Виталий Вавикин - Дети ночных цветов. Том 2

– Плохо.

– Что? Почему? Это же значит, что я могу все вспомнить, как это было с Донованом, когда Сэнди привезла тебя к нему. Это значит, что Гвен может прийти в себя, если ты побудешь с ней какое-то время.

– И это значит, что во мне действительно все еще есть то зло, которое запихнули в мое тело в Милвилле.

– Но ты ведь можешь бороться с этим.

– И как долго?

– Что?

– Может быть, я уже отравила твой кофе. Вернее, не я, а эта чокнутая Вера Ренци. – Бонни прищурилась. – Ты ведь не пил кофе, который я тебе принесла утром?

– Пил.

– Плохо. – Бонни жестом велела ему заводить машину. – Хотя не думаю, что Вера Ренци решит отравить тебя сегодня. Полагаю, пока я могу ее перехитрить.

– Вот как… – протянул Томас. – Понять бы еще, шутишь ты или нет. – Он выехал со стоянки.

К обеду они добрались до Честона, а спустя полчаса остановились у заброшенного отеля Палермо. Надпись с названием отеля накренилась, высокие окна в кафе были разбиты. Двери в большинство номеров – выбиты, сорваны с петель. Повсюду пыль, песок, колючки.

– Попробуй вспомнить хоть что-нибудь, – сказала Бонни. – Как здесь жил Хоскинс, о чем мечтал, чего боялся.

– Не знаю, смогу ли я, – признался Томас.

Он вышел из машины. Новый, блестящий в лучах солнца «Бентли» выглядел чем-то противоестественным на фоне заброшенной стоянки. Воспоминания ожили как-то внезапно. Томас вздрогнул, пошатнулся. Бонни позвала его по имени.

– Я в порядке, – тихо сказал Томас.

Он вошел в заброшенное кафе, остановился. Пыль, песок, тишина. Где-то далеко зазвенели голоса из прошлого. Томас снова вздрогнул. Время ожило, полетело назад. Пыль и песок, нанесенные в кафе за долгие годы, оставляли помещение. Сломанные бродягами столы восстанавливались. Появились и разбитые стекла.

Томас почувствовал сладкий запах приготовляемой пищи. Мимо прошла рыжеволосая официантка с подносом. Семья за столом у окна разразилась громким смехом. Томас оглянулся, надеясь, что за спиной увидит Бонни, но вместо этого увидел стоянку с десятком автомобилей. Где-то там была и старая «Фиеста» – машина, на которой они приехали в этот отель с Гвен… И сама Гвен… Томас увидел свою сестру. Она выходила из машины. Молодая, здоровая, красивая.

– А я и забыл, что у нее была короткая стрижка, – пробормотал он, глядя стеклянными глазами на стоянку. Бонни проследила за его взглядом. – Гвен! – крикнул Томас, совершенно забыв, что он давно не тот шестилетний мальчишка, которым был.

– Гвен? – Бонни спешно отошла в сторону, уступая ему дорогу.

Томас выбежал на улицу, распахнув давно не существующую дверь.

– Гвен, подожди! – закричал Томас, пытаясь догнать сестру. Она вошла в номер, где они жили, и закрыла дверь. – Гвен! – обиделся Томас, не понимая, почему она игнорирует его. Он постучал в дверь, не получил ответа, заглянул в окно, снова постучал.

– Томас? – осторожно позвала его Бонни. Он услышал ее голос, обернулся, но никого не увидел. – Томас, ты в порядке?

– Я? – Томас огляделся, решив, что его кто-то разыгрывает. – Кто здесь? – он спустился с крыльца, снова огляделся. Взгляд устремился к номеру Бадди Хоскинса. Ноги сами понесли его вперед, к черной, как ночь, двери.

Томас поднялся на крыльцо, взялся за дверную ручку. Замок щелкнул. В нос ударил запах пыли. Томас вздрогнул, ощутив, как прожитые годы наваливаются на плечи мальчишки, которому все еще шесть. Или же нет?

Он осторожно преступил через порог. Оживший прежде отель заново умирал, сжимался, затягивался паутиной, покрывался слоем пыли. Но что-то не менялось. Кто-то не менялся. Томас видел человека на кровати. Он лежал на спине, подпирая взглядом потолок. Его лицо было изуродовано ожогом.

– Хоскинс! – прошептал Томас, не особенно понимая, в каком времени находится. Человек на кровати медленно повернул голову.

– Ты меня знаешь? – спросил он.

– Я… Я… Я Томас. Томас Мороу.

– Томас Мороу?

– Мы жили когда-то вместе в этом отеле. Все мы. Ты, я, моя сестра Гвен, Патер Осторе, Сэнди О’Хара, Энди Ханниган, Грегори Палермо, Гермина Грэтхем… Ты помнишь?

– Да. Кажется. Что-то. – Бадди окинул Томаса безразличным взглядом. – А ты, значит, тот маленький засранец, что вечно путался у меня под ногами?

– Ну да… – Томас нахмурился, обернулся. Бонни стояла на пороге прямо за его спиной. Он кивнул ей, предлагая войти. – А это дочь Сэнди. Ее ты тоже должен помнить. – Томас бросил на Хоскинса короткий взгляд. – Ты увез ее и остальных детей в Милвилл. Помнишь? А потом ее мать нашла тебя и заставила все исправить.

– Конечно, помню, – Хоскинс растянул губы в уродливой улыбке, трогая шрамы на левой щеке.

– Это меньшее из того, что ты заслужил, – сказал ему Томас.

– Не я, – Хоскинс устало покачал головой. – Всему виной зелье, тварь, которая заставляла меня служить ей. Так же, как служила ей твоя сестра. Ты ведь не испытываешь ненависти к Гвен за это?

– Не сравнивай ее и себя!

– Верно… – протянул Хоскинс.

Он поднялся с кровати, заставляя Томаса попятиться. В памяти это был гигант, почти что монстр, от которого как бы быстро ты ни бежал, все равно не скроешься, сейчас же это был старик. Дряхлый, немощный, убогий.

– Расслабься, – сказал Хоскинс. – Тварь давно оставила меня. – Он перевел взгляд на Бонни. – В какой-то степени это заслуга твоей матери и Донована, – его пальцы снова коснулись уродливого шрама. – Не так-то просто располагать к себе людей, имея такое лицо. К тому же тварь знала, что я старею. Она искала себе новое тело, нового раба, который сможет исправно служить ей многие годы. Не такого, как Донован или Сэнди. Нет. Они лишь пешки, такие же, как жители Милвилла. Они привязаны к одному месту, к одному человеку, к одному событию. – Хоскинс посмотрел на Томаса. – Сколько лет прожила твоя сестра после того, как покинула этот отель?

– Она не умерла.

– Значит, сошла с ума… – протянул Хоскинс. – В мире очень мало людей таких, как я или мой отец.

– Разве твоего отца не сожгли жители Милвилла за то, что он сделал с ними?

– Сожгли? – Хоскинс устало рассмеялся. – Боюсь, чтобы избавиться от него, им нужно было вместе с ним сжечь и себя, избавиться от водонапорной башни, от колодца, от тумана в пустыне. А так… Он не умер. Не остановился. Он нашел меня, нашел мое тело. Да. Он и был той тварью. Из тысяч проклятых душ, обитающих в том мире, меня нашла душа моего безумного отца. Так что, когда Донован жег мне лицо, он жег лицо не мне, а тому монстру, которому я служил. Только монстр этот не чувствовал боли. За него эту боль чувствовал я. Свою боль. Боль за деяния, которых я сам никогда бы не совершил. – Он шагнул к выходу, заставляя Томаса и Бонни отойти от двери и выпустить его на улицу. – Я понял это, когда он оставил меня, – сказал Хоскинс, бездумно вглядываясь в небо, словно там могло находиться прощение. – Попытался что-то исправить, но не смог. Попытался убить себя, но тоже не смог, да и поздно было уже для этого. Наверное, он и выбрал меня, потому что я всегда был слаб и нерешителен. Всегда был неудачником и трусом. Ведь если честно, то я мог остановить то, что случилось в отеле. Нужно было лишь набраться смелости и попытаться убить себя, пусть даже тварь после и заставит меня страдать. Пытаться снова и снова, пока твари не останется ничего другого, кроме как отступиться. Но я не решился. Убедил себя, что моя смерть ничего не изменит, что тварь найдет себе другого слугу, и продолжал жить. К тому же тварь иногда вознаграждала меня, позволяя пользоваться своими заслугами. Сильные люди уважали меня, красивые женщины отдавались мне. Без твари я никогда бы не смог получить ничего подобного. И мне это даже нравилось. Особенно после того, как Донован изуродовал мне лицо. Я думал, что тварь будет со мной всегда. Но тварь оставила меня. Мой отец оставил меня. Я пытался вернуться в Омаху, пытался пристроиться где-нибудь в другом месте, но люди находили меня. Люди, которые были родственниками тех, кого тварь использовала в своих целях. Они винили меня в смерти своих братьев, сестер, матерей, отцов… И я просто бежал, куда мог. Бежал, пока мог. Иногда мне хотелось остановиться и позволить им убить себя, но я был слишком труслив даже для этого. В итоге я вернулся в этот отель. Какая разница, на каких улицах спать? Верно? – он обернулся, награждая Бонни и Томаса доверчивым взглядом. – Что мне теперь делать?