Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

– Распишись. – Сэм подал ему формуляр. Подпись – Авельсон.

И как расписаться? Тоже врать, что ли? Джейкоб поставил свое настоящее имя.

Он понял. И все равно шагал за Сэмом по коридору – растрескавшиеся плитки пола, серые стены в засохших потеках краски. Приоткрытые двери каморок на две кровати. Засаленные половики, тонкие одеяла. Детский рисунок на стене лишь подчеркивает мертвенность виниловых обоев. В вазе увядшие подсолнухи, воды на палец, замшелая гниль. Сердце ныло, боль разрасталась. Неужто нельзя было что-нибудь получше? Наверняка ведь можно было.

Тусклый свет в конце коридора. КОМНАТА ОТДЫХА.

Мужчины и женщины. Читают, дремлют, играют в шашки. Халаты, заляпанные соусом. Тапочки. Все нечетко, словно в парной. Рыхлые тела, дрожащие руки, мутные глаза. Плоды многолетнего лечения.

В подавляющем большинстве взгляды уставлены в телевизор. Идет ток-шоу.

Весь персонал – две кряжистые латиноамериканки в розовой униформе (сердечки, белые кошечки). Тоже смотрят передачу. Обернулись. Одна улыбнулась:

– Она в саду.

– Спасибо.

Джейкоб понял, однако онемело шел сквозь ряды безумцев, чувствуя их взгляды. Пустые и бессмысленные, даже они его осуждали. Его, кто никогда не навещает.

Так называемый сад был бетонированным двором: розовый цемент, расчерченный под плиты, пластиковые шпалеры, увитые звездчатым жасмином, цветочные кадки из магазина хозтоваров. Частокол железной ограды высотой футов десять. Неужели кто-нибудь пытался сбежать?

В углу приютилось единственное живое дерево – устрашающе корявая смоковница, усыпавшая ягодами бетон, выпустила длинные щупальца тени.

Она сидела на железной скамье, изъеденной ржавчиной.

Волосы ломкие, поседели. Кто-то озаботился их расчесать и зашпилить девчачьей заколкой – божьей коровкой. Черепашья шея и тело-квашня оскорбляли облик той, что жила в его памяти. А вот жилистые руки и ярко-зеленые глаза остались прежними.

Пальцы ее безостановочно двигались, разминая невидимую глину.

– Здравствуй, Вина. – Сэм подсел к ней, обнял за плечи, поцеловал в висок.

Рука ее взобралась к нему на щеку и замерла. Сомкнулись веки.

Джейкоб развернулся и пошел прочь.

– Она попросила, чтобы ты пришел, – сказал Сэм.

Джейкоб не остановился.

– Она десять лет молчала.

Джейкоб взялся за ручку двери.

– Не обвиняй ее. Вини меня.

Джейкоб обернулся:

– Ты виноват.

Сэм кивнул.

Они застыли вершинами длинного узкого треугольника, что незримым клинком пересек сад. В комнате отдыха бормотал телевизор. Жаркий ветерок тормошил жасмин, катал сладкие подгнившие ягоды. Мать взглянула на ветви, тихонько, потерянно застонала. Отец потерянно глядел на нее. Время шло. Джейкоб шагнул к ним. Остановился. Он был как будто пьяный. Наверное, он не сможет. Он оставил их вдвоем.

С ветви смоковницы она глядит на семейство, раздробленное на тысячи осколков, и печально ежится, поджимая лапки.

Любимый – он стоит столбом. Ах, если б можно было подойти, утешить его и растолковать, что ее «навеки» было сказано всерьез.

Ветерок остужает нагретый солнцем панцирь. Ветка танцует в пустоте. Женщина внизу поднимает взгляд к небесам. Через огромную даль они разглядывают друг друга. Женщина гортанно курлычет, сухие губы ее безмолвно шевелятся.

Женщина хочет вспомнить.

А вот ей подсказки не требуются. Кажется, будто они виделись только вчера. По большому счету, так оно и есть. Вечность – долгий срок.

Она видит, что любимый хочет уйти, и готовится последовать за ним. Теперь, когда она вновь его отыскала, она будет рядом. Она проползет через серые мертвые пустыни, переплывет серые озера и сойдет в серую долину, где обитает он. Ей прекрасно знакомы эти места.

Она выпускает крылья и приседает на лапках.

Прыгает.

Вечно одно и то же: на один ужасный миг притяжение одолевает веру, и она камнем падает к земле. Но потом вспоминает, кто она, и потихоньку взлетает.

Рабби Йонатану Коэну, Полу Хэмбургу, Фэй Келлерман, Габриэлле Келлерман, Дэниэлу Кестенбауму, Эми Гласс, Яне Флаксман, Марку Майклу Эпстайну, Давиду Вихсу, Менахему Каллусу, лейтенанту Яну Хрпе, лейтенанту Ленке Ковальской, Славке Коваровой.

Синагога (идиш).

Тфилин (филактерии) – черные кожаные коробочки, где хранятся пергаменты с отрывками из Торы; атрибуты иудейского молитвенного облачения, укрепляются на левой руке против сердца и на лбу.

Незамужняя нееврейка (идиш).

Японское блюдо с пшеничной лапшой. Очень популярно в Корее и Японии, особенно среди молодых людей, то есть фактически, рамэн – это фастфуд.

Costco (с 1983) – клубная сеть розничных складов самообслуживания.

Эдвард Теодор Гин (1906–1984) – американский убийца и похититель трупов, действовал в районе Плейнфилда, штат Висконсин; отчасти послужил прототипом Нормана Бейтса из «Психоза», Кожаного Лица из «Техасской резни бензопилой» и Баффало Билла из «Молчания ягнят». Деннис Линн Рейдер (р. 1945) – американский серийный убийца, в 1974–1991 гг. убивший 10 человек в районе Уичиты, штат Канзас; в этот период слал письма в полицию, живописуя свои подвиги.

Менора – золотой ритуальный семисвечник. Хавдала – обряд отделения субботы или праздника от будней, а также благословение, которое произносится в таких случаях.

Мезуза – свиток пергамента со стихами Торы, прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме.

Рихард Йозеф Нойтра (1892–1970) – австрийский и американский архитектор, один из родоначальников модернизма XX в.

«Гран-Гиньоль» (Grand Guignol) – парижский театр ужасов, один из родоначальников жанра хоррор.

Sublime (1988–1996) – калифорнийская рок-группа, игравшая смесь ска-панка, ска, регги, даба и хип-хопа.

Хала – еврейский традиционный праздничный хлеб. Готовится из сдобного дрожжевого теста.

Трансглутаминаза – семейство ферментов, которые позволяют «склеивать» мускульные ткани – то есть объединять в одну массу куски протеина, мяса или рыбы.

Цдака (от еврейского «Цедек» – «справедливость») – одна из заповедей иудаизма, заключающаяся в оказании помощи нуждающимся (финансовой и не только), акт восстановления справедливости.