Энн Райс - Лэшер

– Для этого пока что нет причин. Но будь осторожен, – повторил он. – Все они отъявленные лжецы и вдобавок ко всему алхимики.

– Скажи, а сколько тебе лет? – поинтересовался я.

– У меня нет возраста.

– Почему ты оказался в Доннелейте?

Дух промолчал.

– А как ты очутился здесь? – не унимался я.

– Я уже говорил меня вызвала Сюзанна, – заявил призрак.

– Но ты был здесь еще до Сюзанны.

– До Сюзанны здесь вообще ничего не было, – возразил он.

Примерно так проходила большая часть наших разговоров. Дух разжигал мое любопытство, но в рассказах своих никогда не заходил слишком далеко и не приоткрывал завесу тайны.

– Тебе следует идти к матери и помочь ей, – в конце концов говорил он. – Она нуждается в твоей силе.

Это означало, что я должен принять участие в магических экспериментах Маргариты. Яне возражал. Однако каждый раз обещал себе, что, если она опять возжигает зловонные свечи и бормочет по-латыни непонятные ей самой заклятия, я не задержусь в ее комнате ни на секунду.

Вслед за Лэшером я вошел в кабинет Маргариты. Она только что принесла к себе чрезвычайно слабого, но живого младенца, которого мать-рабыня оставила у дверей церкви. При виде этого крошечного создания с шоколадно-коричневой кожей, такого же цвета кудряшками и маленьким розовым ротиком у меня едва не разорвалось сердце. Судя по тщедушному виду, ребенок был не жилец на этом свете. Это обстоятельство, несомненно, радовало Маргариту, и она в тот момент напоминала несмышленого ребенка, забавлявшегося с пойманным и посаженным в стеклянную банку жуком. Когда дело касалось ее опытов, она бывала на редкость жестока. Судя по всему, ей даже в голову не приходило, что это хнычущее хилое существо принадлежит к роду человеческому.

Маргарита заперла двери, зажгла свечи и, встав на колени возле младенца, попросила Лэшера войти в крошечное тельце.

Дабы ободрить его, она нараспев произнесла заклинание:

– Смотри его глазами, говори его ртом, дыши его легкими, ходи его ногами, живи в каждом ударе его сердца…

У меня возникло ощущение, что стены комнаты то раздвигаются, то сжимаются, хотя на самом деле ничего подобного, разумеется, не происходило. Все предметы, способные издавать грохот и дребезжание, пришли в движение: бутылки звякали, колокольчики звенели, ставни хлопали… – и все это вместе соединялось в одну непрерывную мелодию. На моих глазах крошечный темнокожий младенец претерпел поразительные изменения: беспорядочные движения тоненьких ручек и ножек стали более уверенными, а личико приобрело вполне взрослое и, как мне показалось, злобное выражение.

То было уже отнюдь не дитя. Хотя маленькое тельце в физическом отношении оставалось прежним, внутри находился взрослый мужчина, который теперь получил над ним полную власть.

До нас донесся его булькающий голос:

– ЯЛэшер! Смотрите на меня!

– Расти и набирайся силы! – воззвала к нему Маргарита, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. А потом повернулась в мою сторону: – Джулиен, прикажи ему расти! Не своди глаз с его конечностей. Заклинай их расти.

Я повиновался, в глубине души не сомневаясь, что затея эта обречена на провал. Однако, к великому моему изумлению, маленькие ручки и ножки начали удлиняться. Глаза, светло-голубые, как у большинства новорожденных младенцев, потемнели, и волосы тоже приобрели более темный оттенок, словно впитали в себя какую-то жидкость.

Кожа младенца, напротив, стремительно светлела, а щеки вспыхнули румянцем. В мгновение ока ноги его вытянулись подобно щупальцам. А потом несчастное создание пронзительно вскрикнуло и испустило дух. Перед нами лежал мертвый младенец. Мертвый младенец – и ничего больше.

В припадке ярости Маргарита схватила с кровати маленькое тельце и запустила им в свое огромное зеркало. Брызнула кровь, однако стекло не разбилось, и трупик упал на туалетный столик. Теперь меж флаконов с духами, щеток для волос и баночек с помадой лежало мертвое дитя, не имевшее даже имени.

Комната вновь содрогнулась. Лэшер, только что пребывавший рядом, исчез, и теперь нас окружал пронизывающий холод. Словно призрак унес с собой благоуханный зной летнего дня.

Маргарита в изнеможении опустилась на кровать и разрыдалась.

– Вот так всегда, – всхлипывая, пожаловалась она. – Кажется, вот-вот – и все получится. Сосуд слишком слаб и не в состоянии его вместить. Он разрушает то, что пытается изменить. Не представляю, каким образом он обретет плоть. А нынешняя попытка так его изнурила, что он даже не смог остаться с нами. Придется ждать – дать ему возможность отдохнуть и собраться с силами. Мы не в состоянии как-либо ему помочь.

Зрелище, которому я стал свидетелем, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я хотел было немедленно отправиться в свою комнату и доверить бумаге все, что только что довелось увидеть. Однако мать остановила меня.

– Скажи, как мы можем помочь ему обрести плоть? – настаивала она.

– Думаю, младенческие тела не годятся для этой цели, – заметил я. – Попробуйте проделать то же самое с телом взрослого мужчины. Лучше всего выбрать тело того, кто слаб духовно и физически, – возможно, человека, находящегося на волосок от смерти, не способного оказать сопротивление, человека, близкого по силам младенцу. Быть может, Лэшер сумеет войти в него.

– Но он сам утверждал, что должен вырасти из детского тела. Из тела новорожденного младенца. Младенца, подобного тому, что некогда лежал в яслях.

– Лэшер так сказал? Когда? – Я чувствовал, что необходимо запомнить это признание Лэшера и взять его на заметку вместе с другими невольными оговорками призрака.

– Он сказал, что войдет в тело ребенка, и это будет дитя могущественной ведьмы, – пояснила мать. – Но его непременно должен принять в себя именно младенец, подобный младенцу Христу. Но ты только подумай, какими возможностями мы могли бы обладать, если бы уже сейчас сумели даровать ему плоть! Представь, ведь впоследствии мы смогли бы точно так же возвращать к жизни мертвых.

– Вы в этом уверены?

– Иди сюда, – поманила меня мать.

Она взяла меня за руку, а потом опустилась на колени и вытащила из-под кровати небольшой сундучок. Она подняла крышку, и внутри я увидел множество маленьких куколок, сделанных из человеческих костей и волос. Все они были одеты в искусно сшитые наряды. Вы тоже видели этих кукол, Майкл, но уже полусгнившими, рассыпающимися в прах. А тогда тлен еще не успел их коснуться, и они лежали передо мной во всем своем великолепии – в кружевах и атласе, среди жемчужных ожерелий и драгоценных камней. Мне показалось, что пристальные взгляды их глазок-бусинок устремлены прямо на нас.

– Вот они, мертвые, – прошептала мать. – Узнаешь? Это Мари-Клодетт.

С этими словами она взяла в руки куклу с седыми волосами, в платье из красной тафты. Похоже, она была сшита из чулка, набитого чем-то вроде маленьких камешков.

– Здесь обрезки ногтей и кусочек кости ее руки, который я взяла из могилы, а еще волосы, множество волос, – сказала Маргарита. – В час, когда она испустила последний вздох, я взяла из ее рта немного слюны и потом смазала ею лицо куклы. А еще я сохранила немного крови, которой ее рвало перед смертью, и натерла этой кровью тело куклы. А теперь возьми куклу – и ты увидишь, что Мари-Клодетт по-прежнему здесь, с нами.

Маргарита вручила мне миниатюрную фигурку, и в то же мгновение перед глазами у меня что-то вспыхнуло и я увидел живую Мари-Клодетт. От неожиданности я резко отпрянул. Потом опять пристально вгляделся в лицо куклы и сжал ее в кулаке. И еще на миг перед глазами возникла Мари-Клодетт – неподвижная, но живая, она устремила на меня горящий взор. Я позвал ее, но ответа не последовало. Я призывал ее вновь и вновь, но она появлялась лишь на мгновение и исчезала, так и не сказав мне ни слова.

– Все это ерунда, – с досадой бросил я. – Мари-Клодетт здесь нет.

– И тем не менее это она, – возразила мать. – И она разговаривает со мной.

– Не верю. – Я в который уже раз что есть силы сжал куклу и произнес вслух: – Grand-mere, скажите мне правду.

И тут где-то в глубине моего сознания прозвенел тоненький голосок:

– Я люблю тебя, Джулиен.

Разумеется, я догадывался, что со мной говорит вовсе не Мари-Клодетт, а не кто иной, как Лэшер. Однако доказать это я не мог.

Тогда я решился на отчаянную выходку. Громко, так, чтобы меня слышала мать, я вопросил:

– Мари-Клодетт, Мари-Клодетт, моя обожаемая бабушка, помните ли вы тот день, когда под грохот оркестра мы похоронили в саду мою деревянную лошадку? Помните ли вы, как горько я плакал? Помните ли вы стишок, что рассказали мне тогда?

– Конечно помню, дорогое мое дитя, – раздалось в ответ, и перед взором моим возник знакомый образ. Думаю, мать тоже видела его. Мари-Клодетт стояла пред нами во всем блеске своей красоты и элегантности, именно такая, какой я видел ее в последний раз и какой запомнил на всю оставшуюся жизнь. На этот раз прошло довольно много времени, прежде чем видение растворилось в воздухе.