Брайан Стэблфорд - Карнавал разрушения

Интересно, какое выражение появилось бы на лице Мандорлы, увидь она мертвую голову своего создателя, и понял: не триумф и не хищный оскал. «В конце концов она научилась быть человеком, — сказал он себе. — Научилась сопереживанию, жалости, пониманию смысла трагедии. Когда она проснется. То будет прекрасна, как всегда, а еще у нее будет сердце».

— Это будет не Золотой Век, — произнесла Геката, имея в виду то, что ждет их через сотни лет в будущем. — Век Тяжелого Труда, я бы сказала. Чтобы построить мир, мы должны вооружиться инструментами и трудиться. Пусть утомительный, скучный, без всякой магии в помощь.

— Это будет Железный Век, — примиряюще сказал Дэвид. — А еще — Век Героев и Век Разума. И кто бы из нас теперь захотел чего-либо иного?

Кровать была жесткой, но не совсем уж неудобной. Туго натянутые простыни раздражали тело, но в постели было тепло. Ногу сдавливали шины и повязки, зато боль не мучила его особенно сильно. Голова оказалась тоже перевязанной, но она совсем не болела. Мысли путались — под влиянием морфия — однако, боли он не чувствовал. В горле тоже пересохло, но это вполне можно было вытерпеть.

Он поднял правую руку, дабы убедиться, что может это сделать. Рука двигалась легко. Он рассматривал ее, и в голове всплыло его собственное имя.

«Я — Анатоль Домье, — подумал он с изумлением и удовлетворением. — Я — Анатоль Домье, и вовсе я не мертв».

Он не звал медсестру, но она сама явилась, возможно, увидев его поднятую руку.

— Спокойно, — произнесла она по-английски. Она была старше, чем он, но не настолько, чтобы быть ему матерью, и на ее приятном лице разлилась очаровательная улыбка.

— Где я? — спросил он на том же языке, беспокойно вглядываясь в ее лицо. — Какой нынче день?

— В полевом госпитале в Виллер-Коттре, — отвечала она. — И сегодня двенадцатое июня.

— Двенадцатое! Париж еще не пал?

Она казалась удивленной. Энергично замотала головой. — Конечно же, нет. Германское наступление было остановлено на Марне. Американские вторая и третья дивизии и французская пятая армия уверенно держат оборону.

На пару секунд он, было, смутился, но быстро пришел в себя. Американцы пришли! Конечно же! Солдаты Вильсона сотнями тысяч наводнили Францию.

— Это была диверсионная атака, — заметила медсестра. — Новое наступление ожидается на севере в любой из дней. Но при этом у всех такое чувство, что перелом в войне произошел. Новые американские войска отлично подготовлены и рвутся в бой — рассказы об их храбрости поднимают дух французов и британцев. Немцы истратили свой порох — все так считают. — Ее голос звучал возбужденно и уверенно.

— Я был при Шемин-де-Дам, — озадаченно произнес он. — И там немцы теснили нас.

— Вам здорово повезло. Солдаты из британского девятого корпуса, попавшие в ловушку в тылу врага на плато Калифорнии, к ночи двинулись на запад вдоль Шемин-де-Дам, пока германцы двигались вперед. Они обнаружили вас в воронке от снаряда, охваченного бредом, с пулей в голове. Здравый смысл убеждал их оставить вас на месте, но они его не послушались. Соорудили импровизированные носилки и доставили вас аж в Суассон, где передали вашему собственному тридцатому корпусу. Тамошние хирурги удалили пули из ваших головы и ноги, но ваше состояние по-прежнему не внушало надежды, и тогда вас эвакуировали в карете скорой помощи, ибо немцы осадили город. Вас доставили, скорее, мертвым, чем живым. Не думаю, чтобы вы могли представить, сколько вам пришлось бороться, прежде чем снова очнуться.

— Если Париж в безопасности, значит, и вся цивилизация в безопасности.

— Еще не совсем, — с коротким смешком заметила она. — Но скоро, очень скоро.

Он внимательно рассматривал ее лицо. Ее не назовешь хорошенькой в обычном смысле этого слова, но лицо ее было по-настоящему красивым . Она казалась поразительно спокойной и собранной — словно никакой апокалипсис не сумеет поколебать ее оптимизма.

— Где британцы, доставившие меня? — спросил он.

Она снова рассмеялась, словно вопрос показался ей глупым. — Вернулись к боевым действиям. Работы еще полным-полно.

Этого и следовало ожидать. Он изо всех силы пытался вспомнить, как его доставляли с места последнего сражения в Суассон, но на ум приходила лишь мелодия песенки и чей-то мягкий мелодичный голос, напевавший неприличные слова.

Это могло быть воспоминанием, а могло — фрагментом сна. Ведь во время погружения в бессознательное состояние он мог видеть сны. И что за сны… Жаль, что он так быстро все забыл!

Медсестра повернулась, чтобы уйти, но он повернулся и схватил ее за руку, удерживая. — Как вас зовут?

— Элинор, — ответила она. — Элинор Лидиард.

Фамилия показалась смутно знакомой, но он не мог вспомнить, откуда. — Американцы, действительно, пришли, — произнес он, уверяя самого себя. — Немцы отступают.

— О, да, — отозвалась она. — Человек, лежащий слева от вас, был ранен в Лесу Белло, но говорить может. Он вам все и расскажет, если попросите.

— И в войне произошел перелом? Мы побеждаем?

— Так все думают. Пока еще нельзя быть уверенными, но все так думают.

— У меня семья в Париже, — объяснил он ей. — Моему младшему брату, Малышу Жану, всего шесть лет. Я не хочу, чтобы он стал пушечным мясом в непрекращающейся войне. Это почти то же, что сразу отправиться в Преисподнюю.

— Такой опасности нет, — успокоила она его. — Ход войны переломлен, возврата к прежнему не будет.

В ее голосе звучал мягкий юмор, но смысл от этого не менялся. И он чувствовал: все так и есть.

— Вы коммунистка, мисс Лидиард? — спросил он.

Она рассмеялась и замотала головой. — Боюсь, мой дед по матери был баронетом. Мой отец — простой ученый, но в моих венах все равно течет голубая кровь. Я часть старого режима, которому еще предстоит быть смещенным великой революцией.

Он попытался улыбнуться. — В том, чтобы быть ученым, нет ничего простого. Люди науки — творцы будущего, а венозная кровь у всех голубая, пока она внутри вен. Вам ли, как медсестре, не знать этого.

— Я знаю, — отозвалась она.

— Все мы сделаны из одной глины, — продолжал он, стремясь во что бы то ни стало доказать свою точку зрения, несмотря на юмористический настрой их обоих.

— Не совсем, — она сама вдруг посерьезнела. — Я слишком долго пробыла на этой проклятой войне и наблюдала, как проливается живая алая кровь. И поняла одну вещь: все мы сделаны из разной глины, и ее редкость и ценность еще не изучены, нам лишь предстоит ее постичь.