Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- Эх, стрельнуть бы, - простонал Пар.

Лицо его, перемотанное посередине широким кожаным ремнём (чтобы скрыть уродливую рану), мялось в несдерживаемой ярости. Дай ему волю - выскочит и побежит в одиночку кромсать врагов.

Головня ничего не ответил. Не выпуская из руки громовой палки, молча спустился по хорошо утоптанной снежной насыпи и двинулся к западной стене. Под ногами завертелась лохматая подпалая псина, завиляла хвостом, надеясь на подачку - Головня в сердцах пнул её, отбросив с дороги, выругался.

Осколыш сунулся сзади, заговорил в ухо:

- Я вот чего думаю, великий вождь. В суме этой, что от пришельца осталась, много-много железных штучек. Небось не случайно, ага. Думаю я, в этих-то штучках вся тайна смертельного грома и заложена. Только не соображу пока, как их с палкой соединить. Ты бы дал мне её хоть на вечер - обмозгую, с ребятами поговорю, ага.

Он замолчал и стал ждать ответа, семеня за Головнёй. Но вождь будто и не слышал - широко вышагивая, сжимал рукоять ножа на поясе, а правой ладонью придерживал громовую палку, лежавшую на плече. Осколыш, обиженный, чуть приотстал, понурился, досадуя на такое небрежение. Штырь, идя рядом, легонько пихнул его в бок, показал глазами, чтоб не тревожил вождя.

Головня так ничего и не ответил. Не хотелось ему сейчас думать об этом. Стреляет - и ладно. А палку он в любом случае не отдал бы. Кто его знает, что там повернётся в голове у кузнеца, заполучи он в свои руки оружие пришельцев. Лучше уж от греха подальше держать её при себе. Будет время, сам разберётся, как она действует.

Руины древних вздымались над скоплением шкурниц как утёсы над волнами. То и дело на пути вождя встречались сани с сеном, прикрытым изгвазданными дырявыми шкурами. Тоскливое мычание запертой в хлевах скотины пронизывало незатихающий гул голосов. В голову лезли воспоминания: вот там стояло жилище Сполоха, вот тут сожгли Зарянику и Пепла, вот здесь маялась на привязи Рдяница... Будто враги пробудили призраков, и те обступали вождя со всех сторон, тщась унести его душу. "Чародейство, - с раздражением думал Головня, силясь стряхнуть несвоевременные воспоминания. - Как противостоять ему?". Он тискал в рукавице кожаный чехол с пальцем Искры, шептал заклятья от злых духов и свирепел, видя, что те не уходят. Оттого и был раздражён на всех вокруг. Оттого и не ответил Осколышу.

Минуя ущербную гранитную глыбу, некогда поставленную древними, не удержался от искушения - плюнул под ноги и обернулся к шагавшему позади Штырю:

- Эти штуки давно пора разбить. От них зло исходит.

Тот опешил:

- Сейцас? - Но тут же добавил: - Как приказес, вождзь...

- Потом. Когда враги уйдут. Понял меня? Очистить надо место от скверны.

Штырь торопливо кивнул.

Попетляв меж шкурниц, дошли, наконец, до частокола. Лучники бродили по снежному валу, насыпанному вдоль стены, высовывались над тыном, разглядывали врагов. Внизу горели костры, бабы варили болтанку в объёмистых котелках. Мужики, сидя на краю саней, выспрашивали у воинов наверху:

- Ну что там? Как? Огнём не пышут ли?

Многие таёжники почему-то были уверены, что пришельцы выдыхают пламя.

К Головне подбежал Лучина. Торопливо произнёс:

- Встают на привал.

Головня обошёл его, взбежал на снежную насыпь, осторожно выглянул за частокол.

Пришельцы расположились меж вздутым, точно опухоль, бугром, истыканным глазницами штолен, и еловым перелеском, плавно переходящим в седую накипь тайги. Огромные стройные ели как вьюнами были опутаны заснеженными ветками, понизу пушились бахромой малины и шиповника. Склон здесь был пологий, спуск почти не ощущался, лишь ближе к опушке обнаруживалось некоторое понижение. Тайга подступала наплывами, оставляя большие проплешины, на которых одинокими прутьями торчали тополя и сосны.

Стан свой враги выстраивали по кругу, смыкая торцы саней. Расстояние от лесовиков взяли приличное - явно с расчётом, чтобы не достала громовая палка. Копошились среди шкур как навозные мухи. Ввысь уже потянулись дымы от костров. Доносилась едва слышная прищёлкивающая речь - будто потрескивали поленья в огне или же с тарахтеньем и скрипом рушился под тугими порывами ветра сухостой.

Головня перекинул громовую палку через спину, вцепился в верхушки кольев, устремив на врагов пронзительный взгляд, а на ухо ему уже нашёптывал Пар, пылая жаждой мести:

- Может, сейчас ударим, великий вождь? Они ведь не ждут, боятся нас. А там и Ожог подоспеет. Чай не дурак, сообразит...

Головня шикнул на него, отогнал как назойливого слепня, а в другое ухо уже полился торопливый говорок Лучины:

- Ребята заметили - у них там толстые громовые палки имеются... на железных стояках. Тяжёлые - по два человека сгружали с саней. Небось, по ограде бить будут... И наш там крутится... Огонёк. Кажись, заметил меня. Узнал...

Головня стоял, слушал, а по виску его, маслянисто отсвечивая, стекала янтарная капля. Тяжки были его мысли. Вспоминался постылый бубнёж Хвороста на последнем совете: "Воды-то нет, великий вождь, один снег. Растопим его, а дальше? Спервоначалу на молоке посидим, а как сено кончится, чем коров будем кормить? Нечем, великий вождь. Потому и говорю как на духу - ежели враги надумают измором нас взять, недолго мы тут продержимся. Это уж как есть, великий вождь". И ещё вспоминалось ему гладкое, дородное лицо Ожога, когда тот слушал наставления Головни, и спокойный, невозмутимый взгляд его, и ухоженная белая борода - вечный предмет шуток. Он смотрел на повелителя сверху вниз, почтительно сутулясь, чтобы вождю не пришлось запрокидывать голову, а тот напутствовал его, говорил, как действовать, но главного так и не сказал: "От тебя всё зависит, Ожог. Сумеешь ублюдков ночью потревожить - победим. Не сумеешь - погибнем". Он не сказал этого, испугавшись, как бы Ожог не возомнил себя спасителем народа. Но хоть Головня и не произнёс роковых слов, натянутый как тетива голос выдал его. Ожог и так всё понял. "Ничего, этот не предаст, - убеждал себя Головня. - Иначе несдобровать его папаше. Да и у зверолюдей тут жёны остаются - мужики-то, небось, чуют запах подруг. Тянутся сюда. Значит, не разбегутся, как мыши. Вернутся".

Пришельцы больше не приближались к становищу, лишь разослали вокруг конные разъезды, которые до самого вечера крутились вокруг горы, а с наступлением ночи поспешили вернуться к своим. Головня не видел этого: постояв немного на валу, он ушёл к себе в жилище, чтобы ещё раз посовещаться с помощниками. А сторожить врагов оставил Лучину, которого теперь всё реже звали на совет.

Догорающим пепелищем мерцал в сизых сумерках табор пришельцев. Багровыми головёшками мигали сквозь щелистые стенки саней костры, тёмными привидениями блуждали по своему стану враги, сонно покачивали гривами лошади. До таёжников долетали обрывки смеха и странные глотающие возгласы, словно там собрались заики со всей округи.