Игры в повелителей тигров (СИ) - Уткин Андрей

— А ты будешь изображать из себя невинного, — продолжала за него Катя. — Будешь говорить им на каждом шагу: «я не я и лошадь не моя».

— Ух, как ловко ты всё угадала!

— Да просто я знаю этот способ: привлекать к себе внимание путём скандала. Знаешь, так очень многие поступают. Только они не останавливаются на достигнутом. Они устраивают уличные потасовки… Девчонки любят тех, кто круто дерётся. Но, ведь, согласись, ты не уголовник!

— Причём здесь — уголовник — не уголовник? Я просто, набрал в сумку дерьма и попробовал пронести его по улице. Меня заметили — хорошо… Причём здесь, вообще, драки и убийства? Ты ещё наркомафию приведи в пример! Ну, ты меня насмешила…

Катя знала, при чём, но не хотела это объяснять. У них в классе очень распространён способ, как выработать тёплый-сплочённый коллектив: почаще приносить кого-то одного в жертву. Кстати, эта мысль ей пришла в голову прошедшей весной, когда она два или три часа ехала на автобусе, продираясь сквозь грязь и слякоть тающего гололёда и сквозь кучи неубранного за зиму снега. Всё это таяло, на дороге образовывались пробки, и Кате пришла в голову одна странная мысль: «Что, если бы я прямо сейчас совершила самоубийство? Интересно, пробки бы прекратились мгновенно и автобус бы начал набирать скорость?» Так вот, сейчас она в точности была уверена, что именно это — главная причина устранения всевозможных неразрешимых проблем. Особенно, когда проблем скопится, ну слишком уж много! Тогда кто-то один должен покончить жизнь самоубийством. Именно тот, кто считает себя такой сильной ошибкой современной цивилизации, какой считала себя Дроздова.

— Ну, хорошо. Если тебя так сильно насмешило, то почему ты пакет свой не выбросишь?

— А что, он тебе мешает? — усмехнулся Федя. — Вдруг, опять кто-нибудь пристанет.

— А если те бабы про тебя расскажут нашим пацанам?

— Я высыплю на них всё это дерьмо с камнями — и текать!

Федя Пигалёв показался Дроздовой очень весёлым мальчишкой. Так они, болтая, и шли домой, до самой Федькиной квартиры. Никто из одноклассников не увязался, пока Дроздова провожала его домой. Завтра опять начнутся интриги и домыслы, но сегодня… Сегодня у Катьки было какое-то особенное настроение. Такое особенное, что её не волновало всё, что начнётся завтра, прямо с утречка. Весь этот дружный-весёлый хор голосов: «жених и невеста тили-тили тесто. Эй, ты, всё своё говно до дому донёс? По дороге ничего не растерял?!»

— Слушай, Пигалёв, — неожиданно спохватилась Дроздова, когда они вошли в подъезд Фединого дома и из его чёрной целлофановой сумки покатил очень резкий запах, — а ты чё, свою сумку так до сих пор на улице и не выбросил?!

— А? Что? — До Феди тоже очень неожиданно дошло, что он до сих пор держит её в руках, но теперь находится в полной растерянности и не знает, что с этим «запахом» делать дальше. — А, может, её лучше в мусоропровод?..

— Какой провод! — неожиданно разоралась и Катька, словно на неё тоже нашёл испуг, но она всячески пытается замаскировать его излишней агрессией. — Нельзя мусор засорять! У тебя же там кирпичи… и ЭТИ!

— Как?! — не на шутку испугался парень. — А что мне делать?!

— Выйди! Вынеси это куда-нибудь… Фу!… за двор.

Пигалёв так неловко себя чувствовал, словно совсем опешил. Он слепо двинулся в сторону выхода, но потом остановился на полпути и вернулся назад.

— Чё ты так перепугался? — захохотала Катя, глядя на его растерянность. — Пигалёв! Ты так глупо смотришься, словно заблудился в трёх соснах. С тобой всё хорошо, мальчик?

— Я не могу выйти, — не хотел он это говорить, но молчать для Феди было ещё тяжелее. — Там подростки, эти, обкуренные, стоят возле подъезда…

— Ты что, испугался их, что ли? Как тех троих дур? Ну, брось тогда его здесь… Господи, Пигалёв!… Чё ты такой?! Чего тебя так ошарашило?

— Ну… Не знаю…

— Чё ты не знаешь?!

— А чё ты на меня орёшь?

— Так, я не поняла! — продолжала Катя показывать над ним своё превосходство. — Ты меня что ли боишься? А, заяц?

Этот странный новичок ей показался каким-то психически неуравновешенным. В её глазах он был похож на параноика, у которого начался приступ беспричинной тревоги. Страха из-за самого себя и боязни перед окружающими. И поэтому она старалась себя вести в точности также, как собственные одноклассницы, ежедневно изводящие её своими насмешками и издёвками.

— Нет, не тебя, — промямлил Пигалёв. — Ну… в общем… Тебя я вообще не боюсь!

— Ну да: «кто ты такая, чтоб я тебя вообще боялся!» Ну, а что ты тогда так задрожал? Может, мне выйти? Подождать на улице, пока у тебя «шугань» пройдёт?

— Нет-нет… Я не о том…

— Ты, вообще, нормальный человек? Тебя в школу отпускать можно?

— Ты что, бабушка?!

— Чё, бабушка? Ты свою бабушку хочешь на подмогу позвать, да, мамсик?

— Нет. Просто, ты так говоришь, как будто моя бабушка!

— А что такого? Я могу и с твоими родителями поговорить. Думаешь, я такая же сцыкуха, как и ты? Постесняюсь разговаривать с твоими педофильными родичами?

— Просто, я людей боюсь.

— Да? — хихикала Катя. — Ты всех людей боишься? Потому что им на тебя наплевать?

— Нет, ты опять меня неправильно поняла!

— А чё ты меня перебиваешь?

— Это ты меня перебиваешь! — тоже перешёл Федя на крик (но у него крик получался каким-то неуклюжим — как ослиный рёв; ему больше подходило бормотание, а не крик: долго и канючливо что-то рассказывать, пока Федин собеседник (чисто случайный прохожий) не почувствует, что его уговорили и не согласится с тем, что Федя психически нормальный, и вообще никакой неполноценности у этого мальчика нет и быть не может). — Я не всех, а только тех, кто живёт в нашем районе.

— Чё, серьёзно, что ли? — Катька смотрела на него и нарадоваться не могла, что наконец-то в их классе появился кто-то более «дистрофический», над кем можно издеваться ещё больше, чем над ней самой. Она специально вела себя вызывающе, чтобы его провоцировать; чтобы он попытался её ударить, тогда она с ним сцепится, а завтра всем в школе будет рассказывать, что он насильник (мол, этот Пигалёв вёл её до самого дома, но потом побоялся, что родители опять устроят над ним инцест и решил напасть на неё прямо в подъезде, не заводя в квартиру); Дроздова ещё синяк себе под глазом нарисует фиолетовым фломастером.

— Да! — орал парень, недовольно глядя на её ухмыляющуюся рожу. — Да, да, серьёзно. Что ты так надо мной смеёшься? Если я выйду и попытаюсь где-нибудь выбросить этот мешок, мелкие обязательно за мной проследят и заложат старшим. Что вообще в этом такого смешного?!

— Просто, мне кажется, что ты мне намекаешь, чтобы вместо тебя Я это сделала. Пошла на улицу и выбросила куда-нибудь подальше твоё дерьмо.

— Но ведь они видели, что мы вместе заходили! Ну, в смысле, могли догадаться. Могли проследить как-то…

— Не, чувак, ты в натуре с тараканами!

— А у кого нет никаких тараканов?! Может быть, у тебя?

— Не, я с тя угораю! У тебя же есть какие-то конкретные враги? Соседи, которых ты на дух не переносишь. Пошёл бы, да пораскидал разным уродам под дверь… А? Что ты хотел сказать?.. Думаешь, они через глазок тебя «запалят», да? И ты опять мне предлагаешь раскидать-пойти?.. А?.. Или что? Ты думаешь, что они успели меня запомнить, да? Только глянут в свои глазкù и, хоп, сразу узнали и на ус намотали! А на тебя потом новые орехи. А во всём виновата опять Я! Какая-сякая Катя Дроздова…

— Ты опять всё превратно поняла… перефразировала всё, что я вместо тебя хотел сказать.

— Чё-чё-чё? Ну-ка, ещё раз и медленнее… теми же словами. Блин, это на диктофон надо записать!

— Ты спрашивала: есть ли у меня враги? Я отвечаю: у меня нет никаких врагов. Я очень люблю всех людей. Но только не могу понять, почему они меня ненавидят.

— В смысле, ненавидят?

— Ну, они так сильно меня презирают, что я уже начинаю бояться. Буквально всех и каждого. Ну, как в той поговорке: «трусливому зайке и пенёк — волк».