Шоколадник (ЛП) - Батчер Джонатан

Джеймсу требуется решимость, чтобы заставить себя оставаться на этом проклятом сиденье со всеми его микробами и мерзкой ностальгией. Его отвращение только усилилось за последние несколько месяцев, в преддверии годовщины.

Его глаза слезятся, когда он напрягается, но в воду ничего не попадает.

Отчасти проблема в том, что опиаты вызывают у него запор, уменьшают болезненность кишечника и притупляют панику. Однако есть ещё кое-что.

Джеймс ненавидит, что приём пищи приводит к тому, что его кишечник наполняется фекалиями, что похоже на накопление яда в его организме. Он ненавидит задействовать мышцы, чтобы выталкивать палки дерьма на свет. Он ненавидит вонь при появлении каждой из них и ощущение, что она покидает его тело, что, по его мнению, должно быть сопоставимо с появлением там эрекции насильника. Иногда одной мысли о выделении бывает достаточно, чтобы смочить его ладони от страха и заставить всё его тело бороться или бежать — но, если не считать смерти, выхода из его собственной пищеварительной системы нет.

После последнего тщетного толчка Джеймс встаёт. Он вытирает глаза. Внезапно он чувствует себя травмированным, разочарованным и вместе с тем испытывающим облегчение. Как посоветовал один из его психотерапевтов, он заставляет себя взглянуть в унитаз, прежде чем опустить крышку: пусто.

В зеркальном шкафчике над раковиной Джеймс достаёт небольшую металлическую коробочку для таблеток. Белая таблетка внутри — последняя в его текущем запасе и выглядит невинно, как аспирин. Он глотает её насухо и смотрит в зеркало шкафа.

Таблетки ещё не испортили его цвет лица и не украли резкость из его серых глаз. Прямо сейчас он по-прежнему хорошо выглядит в тридцать два года, с крашеными сединой волосами, большим носом, который придаёт ему характер, а не выглядит смешным, и твёрдыми скулами, чисто выбритыми, без щетины. Джеймс считает, что те несколько фунтов веса, которые он потерял, идут ему на пользу; оксикодон прекрасен.

«Наркоман», — думает он.

Он морщит нос, когда в ванную проникает резкий запах.

— Нет, — бормочет он.

Но да.

Он поворачивается и дрожащей рукой поднимает крышку унитаза.

Теперь там плавают три здоровенных коричневых какашки. Хуже того: самая большая находится вертикально, а две других меньше и располагаются по диагонали в сторону первой. Вместе они похожи на букву К.

«K — это…»

Джеймс толкает ручку смыва и закрывает глаза. Бульканье бачка и звук текущей воды наполняет ванную. Он качает головой снова и снова, и когда он принюхивается, воздух снова кажется чистым. Он открывает глаза.

В унитазе только вода.

Он наклоняется и его мучает рвота.

— Почему ты не можешь оставить меня в покое? — спрашивает он пустую комнату.

Но он точно знает почему: потому что нет ничего важнее семьи.

Уже одетая и принявшая душ, с её высоким хвостом, направленным к потолку, и накрашенными бровями, Табби Тус смывает тосты со своей тарелки в кухонной раковине. Её серые спортивные леггинсы обнимают её аккуратные ноги, а полупрозрачные чёрные длинные рукава демонстрируют укороченный топ, который она носит под ними.

«Спортивная готка, — думает она о своём стиле. — Болезненная, но активная».

Она оборачивается, когда слышит, как её муж Джеймс спускается по лестнице, узнавая его взгляд, потому что в последнее время она видела его всё чаще. Он бритый и одет в облегающую клетчатую рубашку, но его плечи согнуты, серебристая шевелюра низко опущена, и когда он встречается с ней глазами, она видит меланхолию и, возможно, чувство вины. День только начался, а он уже выглядит побеждённым.

Их шестнадцатилетняя дочь Хейли потягивает горячий чай, ожидая разрешения покинуть стол для завтрака, зная, что ей не разрешат, пока её отец не появится внизу. Когда Джеймс врывается в кухню, Хейли резко поворачивает голову.

— Папа, ты не будешь возражать, если я пойду и снова буду учиться для своего будущего, а вас оставлю наедине друг с другом?

— Хейли, — предупреждает Табби.

Напротив своей сестры пятилетний Райан смотрит на свою миску с хлопьями, окружённую лужами и пятнами молока, которые он плеснул на стол для завтрака. Он всё ещё одет в пижаму со шмелями, но выглядит бодрым и готовым к субботе.

— Хейли, — говорит он, имитируя строгую интонацию своей мамы, и трясёт своей сестре маленьким пальцем.

Хейли не обращает внимания. Она унаследовала не только гибкое телосложение матери, чёрные как смоль волосы и дымчато-серые глаза, но также и её жестокий темперамент, который в настоящее время обостряется непредсказуемыми гормонами позднего полового созревания.

— Ну, папа, я бы не хотела доставлять всем вам неудобств утром. Я, наверное, всё равно не смогу сосредоточиться на своей учёбе, когда ты хрипишь и стонешь в соседней комнате.

— Хейли! — раздражённо говорит Табби. — Достаточно.

Джеймс садится во главе стола, и Хейли сразу же встаёт. Он переводит взгляд с дочери на жену.

— Послушай, может, пока она учится, мы могли бы подумать об изменении договорённости…

— Нет, — отвечает Табби, потрясённая тем, как её муж размахивает белым флагом.

Она бросает на Хейли суровый взгляд, который её дочь иногда пытается, но ещё не освоила: помятый лоб, приподнятые брови и поджатые губы, как у злобного Джека Николсона. Взгляд, говорящий: «Не смей выносить мне мозг по этому поводу».

— Сейчас 09:15, суббота, Хейли. Я уважаю то, как усердно ты занимаешься, но не нужно быть неразумной. Мы не о многом просим.

Но Хейли была потрясена.

— Неразумной? За то, что я хотела пойти в свою комнату и не беспокоиться о том, что папа срёт по соседству?

— Хейли! — Табби кричит.

Хейли шлёпает стул под стол, бросая кружку и пустую тарелку, и выбегает из комнаты.

Джеймс выглядит таким же сбитым с толку, как и разочарованным.

Табби отходит от раковины и обнимает Джеймса сзади за шею. Она целует его в щёку, но он не реагирует. Напоминая себе, что он переживёт этот трудный период, как и все остальные, она говорит ему:

— Ты хорошо пахнешь. Кофе?

— Пожалуйста.

Когда Табби встаёт, она замечает, что нижняя губа маленького Райана дрожит, а глаза остекленели. Она обходит вокруг стола и, в свою очередь, таким же жестом обнимает сына, но вместо того, чтобы целовать его в щёку, шепчет ему на ухо:

— Не обращай внимания на свою сестру. В данный момент она просто находится в напряжении — а что нам делать, когда у кого-то плохие времена?

Райан фыркает.

— Помочь им?

— Да, но что первично?

— Попытаться… попробовать понять?

Теперь она целует его в лицо.

— Верно. Так что, если ты доел завтрак, почему бы тебе не пойти поиграть тихо, чтобы не беспокоить сестру?

Райан кивает.

— Хорошо.

— Хорошо? — Табби настаивает, щекоча животик сына и заставляя его извиваться.

— Хорошо, — хихикает он более настойчиво.

Он вылезает из её рук, спрыгивает со стула и выбегает из комнаты.

Табби идёт варить кофе Джеймсу. У машины она наклоняется вперёд, надеясь дать Джеймсу прекрасный вид на её зад в её светло-серых леггинсах, и говорит:

— Я завершила свои утренние материнские обязанности, учти. Какую награду я получу?

Но когда она поворачивается назад, его руки лежат на столе, и он качает головой, лоб влажный от пота.

Мир Табби не будет правильным, пока дома не всё в порядке. Ей нравится чувствовать, что все члены её семьи находятся на одной странице, даже если они не читают один и тот же абзац, но в последние несколько недель она чувствовала, что ситуация становится неурегулированной — и многое из этого связано с проблемами Джеймса.

Она выпрямляется, скрещивает руки на груди, и когда Джеймс смотрит на неё, она стреляет в него своими дымчатыми глазами.

— Время прогулок, — говорит она, не оставляя места для разногласий. Затем она кричит: — Хейли!

Сверху Хейли кричит в ответ:

— Что теперь?