Андрей Дашков - Дракон

Когда-то ему стоило огромного труда уговорить Лили отвести его на это место. Вообще-то он нашел бы логово хищника и без нее – к тому времени у него уже достаточно развилась специфическая способность обнаруживать СЛЕДЫ суперанималов. Но Кену хотелось, чтобы она тоже прикоснулась к Силе, впустила ее в себя, позволила Силе действовать, изменяя человеческую сущность…

Он был еще мальчишкой, а она не была супером. В результате испытание оказалось слишком трудным. Сила едва не искалечила ее. Вероятно, не все в порядке было и с ее рассудком – после всего, что она пережила. Но где стандарт, с которым Кен мог бы сверить ее состояние? Он и сам всю сознательную жизнь ощущал себя не вполне нормальным. Миты, которые окружали его, не позволяли ему забыть об этом с тех пор, как он перестал пачкать пеленки…

Пока он рубил лед, пара полярных волков держалась поодаль от хозяина. Огромного самца он называл Роем, а самку – Барби. Возможно, у Кена было извращенное чувство благодарности. Во всяком случае, он знал, что эти двое при необходимости отдадут за него свои жизни.

С таким прикрытием можно было никого не опасаться. Вернее, ПОЧТИ никого. А он уже ощутил скрытую угрозу, против которой бессильны все волки мира. Да и супера тоже, если на то пошло…

Наконец Кен добрался до кабины. Несколько лет назад он накрыл ее металлическими листами, закрепив их болтами. Получилось что-то вроде грубого, но надежного саркофага. Внутри все осталось почти таким же, каким было в день смерти Локи и Барбары. Кен не трогал и сами трупы; скованные морозом, они хорошо сохранились и представляли собой неотъемлемую часть финальной сцены. По крайней мере одно, самое значительное мгновение той жуткой драмы, разыгравшейся в вечном мраке, было остановлено и длилось, и длилось, и длилось…

Когда-то для Кена стал настоящим потрясением этот стоп-кадр, будто украденный из чужой памяти. И кое-что было действительно позаимствовано у насмерть перепуганного существа. Точнее – у мамочки Лили, долго приходившей в себя… Кен преодолел панический ужас, вселенный в митов (Бабаем? чудовищем?) Локи, и проникся глубоким уважением к тому, кто учил его даже после своей смерти.

В частности, Локи избавил Кена от чувства вины, которым тот терзался, оказавшись невольной причиной смерти Барби. И однажды молодой супер узнал, что митов иногда убивают из сострадания…

А вот Мортимера Кен презирал. И даже не считал могилой заброшенное место, где валялись останки мертвеца. Оно годилось разве что для того, чтобы прийти и помочиться на труп врага. Но Кен не был склонен к дешевым жестам. Справить нужду, оскверняя память умерших, – на это были способны худшие из суггесторов. Некоторые суперанималы – например, Мортимер – предпочитали проделывать это с живыми. Но теперь на ледяное надгробие Морти мочились волки Кена.

…Он отвинчивал гайки голыми пальцами так же легко, как делал бы это гаечным ключом. Его кожа не примерзала к металлу, покрытому загадочными идеограммами инея, а ногти все больше напоминали твердые изогнутые когти.

Надо было сильно постараться, чтобы сломать их. Отрастая, они причиняли ему немалые неудобства. Можно было затупить их, царапая по бетону, но обычно Кен укорачивал когти точными ударами охотничьего ножа.

Он удивился бы, если бы узнал, носителем чьей наследственности он является. И если бы вообще не потерял заодно с детской чувствительностью способность удивляться.

Лили смотрела на играющих детей Кена. В последнее время она так и думала: не «мои дети», а «дети Кена». Она все чаще чувствовала себя лишней. Непременными спутниками этого чувства были опустошенность и тоска.

Дети играли молча, не замечая ее присутствия. Но и не мешали ей думать. Странная игра для трех-четырехлетних малышей – по любым меркам. Ох, эти двое… В каком-то смысле они УЖЕ были самодостаточны. Они не нуждались в ней. Отец и волки приносили им еду. Ее дети не испытывали потребности даже в материнских ласках. Не говоря уже о сказках, которые она когда-то сочиняла, чтобы убить нестерпимые часы ожидания возле костра.

Она помнила прошлое. Чужие дети спокойно засыпали под звук ее голоса. Эти двое спокойно засыпали только тогда, когда Кен был рядом. И кто знает, какие СКАЗКИ «нашептывал» им в темноте его жутковатый мозг? В том, что такого рода связь существует, она убеждалась не раз…

Можно ли в это вмешаться или хоть что-нибудь исправить? Да и НУЖНО ли вмешиваться? Она не знала. Она была слабой женщиной, потерявшей способность мечтать и фантазировать. Что-то ушло бевозвратно, а что-то умерло внутри нее. Возможно, это была ее собственная юность, тихое убежище, которое она незаметно покинула, и теперь уже не отыскать дорогу назад. Остались воспоминания, но они похожи на чучела: ни запаха, ни движения, ни живого дыхания…

А между тем многое повторялось: одни и те же страницы мелькали в книге жизни; каждые сутки она перелистывала одну, затем следующую. Время летело. Иногда становились уже неразличимыми отдельные события, запечатленные на этих страницах; многое было смазано или писано кровью… Лили теряла себя; оставалось только это завораживающее и пугающее белое мелькание. Как снег. Как буря. Как исчезающие на морозе облачка дыхания… Она листала свои дни. Чем дальше, тем быстрее.

Она не хотела стареть. Однако кое-что поняла: старение начинается с мозга. Потом приходит все остальное: ломота в костях, тяжесть в ногах, негнущаяся поясница, боли, морщины, отмирание тканей, слепота…

Лили вздрогнула. О чем она думала, прежде чем позволила себе раскиснуть? Ах да, о том, что многое повторяется, но с небольшими изменениями – и почему-то всегда к худшему. Взять, например, сегодняшний вечер. Все это когда-то уже было: костер, играющий ребенок и она в роли матери. Правда, теперь детей двое, зато она – по-прежнему только В РОЛИ матери. И не важно, что она выносила и родила в муках этих двоих (огромных полуметровых младенцев, покрытых золотистым пушком). Не важно, что она вскормила их своим молоком, – они не принадлежали ей. Они принадлежали Кену и пугающему неведомому будущему, в котором Лили просто нет места. Она чужая, пережиток прошлого, использованное орудие. Самка, сделавшая все, что от нее требовалось…

Ей было горько. Так горько, что она с трудом сдерживала слезы.

Лили вдруг поймала себя на том, что даже не может заплакать в их присутствии – чтобы не обнаруживать лишний раз свою слабость.

Кеша (тот, маленький, еще не изменившийся непоправимо Кеша!) почувствовал бы ее боль на расстоянии. Подбежал бы, прижался бы, попытался бы утешить. Эти двое – беспощадны. Боль для них – всего лишь стимул к развитию. И Кен стал таким же. Боль сигнализирует об ошибке. Боль – плеть, возвращающая на путь истинный или заставляющая идти вперед. Может быть, туда, где боли не существует вообще.