Свенельд Железнов - Немаленькая трагедия

— О, бог мой! Где я? — отплевывая слизь, прокашлял старик.

— Очухался? Ну, не везёт, так не везёт. Я надеялась — к завтрому сдохнешь, старая кляча. Беда. Вот в шестой палате всё идёт как по маслу. Длинный хрыч от перитонита быстро загнулся, а Скоба от гангрены вот-вот ноги протянет. Ты смотри, тут залеживаться — смысла нет. Все одно, гроб для тебя уже куплен.

Ярко-белый халат, ярко-белое лицо, ярко-белые волосы.

— Кто ты? Что делаешь со мной?

На ярко-белом появились складки, потом мелькнула тень, что-то затрепетало в воздухе, запахло фекалиями.

— Кто я? Вопрос странный. Твоя сиделка, придурок. Вот прибираю сраньё и ссаньё. Нет, чтобы с парнями гулять, с вами, увечными, вожусь. Но, работа есть работа. Знаешь, иногда даже нравится. Ведь вы здесь кто? Правильно, никто. Помрёте, все только рады будут. Значит, я тут хозяйка, что хочу, то и творю. Чувствуешь? Это я тебя за яйца взяла. Захочу, отрежу. И ничего мне не будет. Хи — хи…

— О, горе мне! Как я сюда попал?

— Как попадают в хоспис, вонючка? Дочки тебя сдали. Папаша своё дело сделал: оставил обеим по квартире, по «Мерседесу», по мужу с хорошими связями, больше им не нужен. Списали тебя, засранец.

Раздался грохот, потом послышался рёв, в окнах задребезжали стекла.

— Конец приходит света…

— Ну, это нам без надобности. Просто Вадик с Акимкой свои «шишиги» прогревают. Скоро, значит, опять кого-то в последний путь повезут. Наверное, из третьего корпуса. Там то ли дифтерит, то ли холеру нашли, теперь по-быстрому хотят здание на дезинфекцию закрыть. А как закроешь, когда там такие, как ты полужмурики лежат? Вот и списывают.

Двигатели за окном разошлись не на шутку. Кровати завибрировали в такт пылающему в цилиндрах горючему.

— Я хочу уйти!

— Смешно. Хи-хи… Тебя не то что своим ходом отправить, на руках-то вынести целиком вряд ли удастся. Хочешь взглянуть на этот кошмар? Конечно, хочешь, вон как глазики забегали. Будто и помирать не собираешься. Но ничего, как увидишь — сдохнешь. Хи-хи…

Сиделка приподняла подушку с головой старика и резким движением отдернула одеяло, скрывавшее его тело.

— Наслаждайся!

Левая нога отсутствовала. Она была ампутирована на уровне коленного сустава. Послеоперационную рану прикрывали пожелтевшие бинты, сквозь которые сочились гной и сукровица. Половые органы старика представляли уродливо ссохшиеся наросты, откуда торчал толстый катетер, тянущийся под кровать. Пролежни по всему телу скрадывали ужас шелушащейся кожи, сочащиеся кровью язвочки оттеняли мерзкую сыпь, покрывавшую вдавленный живот и чахлую грудь. Крик замер в горле, утонув в море слёз.

Вороные башни вздымались к звёздам эрегированными стенами. В самой высокой, на 666-м этаже, в негатив-нирване ворочался старик. Он контролировал потоки энергии, струящиеся сквозь аджня-чакру, но не мог совладать с остатками памяти, гниющими в воспаленном мозгу. Когда из облака каргируещего газа выплыли герцог Маглаун и герцогиня Гонорилья, старик не узнал их.

— Кто здесь? Шишиги? Дьявол? Черти?

— Гораздо хуже, нам поверь.

— Маглаун-герцог? Дочь? Зачем врываетесь ко мне?

— Ты перед сном молился, папа?

— Да, Гонорилья.

— Но выглядишь неважно.

— Ужасный сон меня терзал, — старик с трудом поднялся и осмотрелся. — Где я? Что-то не припомню мрачных стен в своей опочивальне. Где мой адепт? В чём дело?

Герцог шумно захохотал, его толстый живот завибрировал с частотой, эквивалентной длине позитив-волны. Герцогиня улыбнулась, достала из-за спины продолговатый чёрный футляр, извлекла оттуда клюшку для гольфа, размахнулась и ударила по округлому предмету, лежащему на плитах пола. Подача была четкой и точной. Предмет уткнулся в ноги старика и замер на ступнях.

— Чей это череп?

— Возьми, погладь, подумай.

— Меня пугаешь ты! Чей это череп?

— Адепт и шут твой…

— Бедный Йорик!

Старик обмер, не в силах вымолвить и слова. Его лицо исказила гримаса бесконечного страдания. Он поднял череп дрожащими руками и застонал.

— Увы, мой бедный Йорик! Мой остроумный выдумщик и плут! Носил меня ты на спине и развлекал в постели, а нынче отвратителен твой вид. Здесь были губы, что целовал я тыщу раз, искрились тут глаза… Где шутки? Где дурачества? Где песни? Всё ушло. Закрыта анахата-чакра.

Старик посмотрел заплывшими от слёз глазами на дочь и спросил:

— За что? За что его вы покарали?

— За тебя! Ты не в себе, коли забыл, как франков натравил на королевство, Корделию моля вернуться, ей обещая трон и все владенья.

— Не помню ничего… И что, она откликнулась на зов?

— Ещё бы, старик коварный! — взорвался герцог пламенной тирадой. — Их флот уже в сраженье с нашим. Горят линкоры, гибнут миноносцы, нуль-транспортеры ходят на издохе! Мы победим, увидишь! Хотя нет… Мы тут решили, ты не достоин видеть.

— Что это значит, герцог?!

— Сейчас узнаешь, папа. Два поцелуя — и для калеки трон потерян. Увечных не приветствует народ.

Гонорилья подошла к отцу и сжала его голову руками.

— Калека — это кто?

— Калека — это ты.

Гонорилья подтянула голову отца к своему рту и впилась поцелуем в правый глаз.

— О, бог мой! Больно!

Герцогиня с силой стала втягивать охваченную губами плоть. Яблоко запрыгало в глазнице, рвя многочисленные сосуды.     Гонорилья вонзила в глаз зубы и резким движением вырвала его. Кровь хлынула из открытой раны. Герцог дохнул пламенем, и глазница обуглилась. Проглотив яблоко, герцогиня поцеловала левый глаз.

— За что? За что страданья! — забился король в руках дочери.

— За то, что нарожал детей! — жуя второй глаз, пояснила Гонорилья.

Медленно сгустилось облако каргирующего газа. Герцог и герцогиня шагнули в него, оставив распростертого на полу старика обливаться кровавыми слезами. Все чакры были закрыты.

Пахло чем-то сладким и свежим. Аромат дорогих духов? Аромат дорогого лосьона? Аромат дорогого белья? Старик знал, что ответ отрицательный. Пахло чистой кожей хорошо вымытой женщины.

— Кто здесь? Ответьте, пощадите…

— О, папа! Ты очнулся! Я так рада!

— Дочка?

— Да это я! Потерпи еще немного, и я спасу тебя из этого жуткого места. Сестры — просто звери. Никогда бы не поверила, что они на это способны.

— Корделия?

— Как? Кардиограмма? Тут такого слова не знают. Они палачи, а не врачи. Я как узнала, где тебя держат, чуть в обморок не упала. Представь, эти негодяи не хотят тебя отдавать!

— Что со мной? Я слеп?

— Какой-то цестицерк… Но всё — ложь! Это они говорят специально в угоду сестрам! Я еще подам на них в суд! А сейчас надо бежать. Держись за меня крепче. Вот так…