Юлия Зонис - Контра

Андрей качнулся с носка на пятку. Неширокая улица пылила двумя рядами автомобилей, лениво перемигивались светофоры на углу, и тихо, на самой границе слышимости, звенел спрессованный летней жарой воздух. Тень от липовых листьев скользила по лицу Печника, и казалось, что мертвый глаз его лукаво поблескивает.

– От Митьки письмо принес?

Печник чуть помедлил и кивнул.

– Передал уже?

Старик мотнул головой.

– А где оставил? Дома?

Кивок. Андрей поморщился и приказал:

Дома у Печника было нехорошо. Дело не в отклеившихся полосках обоев и темных пятнах на мебели – видал Андрей квартирки и похуже. Здесь неприятно пахло. С кухни несло восточной едой, жирной, на подгоревшем жиру, воняли ботинки в прихожей, из ванной тонко и безнадежно тянуло плесенью и дешевым шампунем. За стенкой перхало и шаркало, невнятно гудел телевизор. Когда Андрей с Печником поднимались по заплеванной лестнице, высунувшаяся из соседней двери бабка подозрительно сощурилась и прошипела: «Лимита. Понаехали тут!» Впрочем, наткнувшись на взгляд Андрея, бдительная старуха тут же нырнула обратно и загремела цепочкой.

И вправду, лимита. В столовой окна были занавешены тяжелыми шторами, темными, бархатными, неуместными в этой бедности и грязи. Тускло светила лампа с пыльным плафоном. Не успел Андрей усесться на предложенный стул, как откуда-то пришаркала древняя бабка. Пожевывая сухими губами и мотая немытыми космами, она протянула к Андрею когтистую клешню и прошамкала: «Ай, добрый человек, дай погадаю, всю правду скажу, ничего не скрою». На секунду шрамовника пробрало детской жутью. Откуда-то всплыло воспоминание: мать, указывая на таких же бабок-гадалок, толпящихся у вокзала, торопливо тащит маленького Андрея за руку и шепчет: «Не смотри на них, Андрюша, не смотри, а то сглазят». Андрей отвернулся со смесью жалости и отвращения. Из кухни выбежала толстая черноволосая женщина в засаленном фартуке и, подхватив старуху под руку, повела ее вглубь дома. Старуха что-то бормотала не по-русски, а младшая ей втолковывала: «Это важный гость, имамма, очень важный, не нужно ему твое гадание». Потом она перешла на другой язык, с многочисленными «ы» и «у» – то ли тюркские, то ли монгольские корни.

Спровадив старуху, женщина вернулась и смахнула со стола хлебный мусор.

– Устраивайтесь поудобней пожалуйста, сейчас чай будет.

Андрей хотел сказать, что не надо чая, но хозяйка уже скрылась на кухне.

– Фатима лепешки сегодня пекла. Попробуете свежих. А на мать не обращайте внимания, она и гадать не умеет.

Шрамовник обернулся. У себя дома Печник выглядел по-другому, будто в здешней серости и тоске ему и было самое место. Акцент исчез напрочь, а сам мусорщик распрямился, стал выше ростом. И лицо разгладилось, помолодело. Андрей неожиданно понял, что Печник Рахмад вовсе и не старик – вряд ли ему было больше сорока. Мешок он оставил в прихожей и успел уже вымыть руки и переодеться в домашнее. Андрей поморщился.

– Не надо мне лепешек. Лучше письмо принеси.

Печник мягко возразил:

– У нас так не принято, Андрей Дмитрич. Вы гость. Гостя голодным отпустить – семь лет счастья не знать. И Фатима обидится.

Шрамовник хмыкнул:

– Вот скажи мне, Печник – зачем ты, русский человек, прикидываешься то ли туркменом, то ли таджиком? Я же знаю – ты родился в Москве.

– Восточных людей здесь не любят. Моя жена и дети – восточные люди, чем же я лучше них?

Андрей не нашелся, что ответить. Из кухни уже спешила Фатима. В руках у нее был поднос, уставленный чашками и блюдами. Споро сгрузив свою ношу на стол, женщина вернулась на кухню и принесла высокий медный кувшинчик с кипятком. Печник неодобрительно покачал головой.

– Вот вам пример. Так заваривать чай, как в Кажганде, нигде не умеют. А что мы будем пить? «Липтон» в пакетиках. Восточных людей не любят, и они хотят забыть, что это такое – быть восточным человеком.

– А воду кипятите в кувшине. Что, на электрочайник не хватает?

Печник промолчал. Андрей с брезгливостью смотрел на блюдо с лепешками. Большие, желтые, они маслянисто поблескивали, и так и казалось, что мелькнет сейчас между ними лаково-черный таракан. Андрей с детства ненавидел всякую нечистоту. Перед едой мыл руки по два или три раза и ежедневно менял полотенца в ванной. В грязи мерещились и зачатки болезней, и зерна распада. Недаром же там, во сне, Граница всегда проходила по болоту… Шрамовник рефлекторно вытащил из кармана белоснежный платок и вытер пальцы.

– Спасибо, я сыт. Письмо принеси, и я пойду.

– Оно там.

Печник кивнул на слабо освещенный прямоугольник двери.

– Там, на столе. Найдете конверт по адресу. Да их и немного, не ошибетесь.

Андрей с облегчением встал. Он уже сделал несколько шагов к двери, когда оттуда послышался деревянный стук и сопение. Спустя пару секунд показалась игрушечная лошадка-каталка. На лошадке сидел мальчик лет трех. Сидел как-то странно, кособоко, напряженно вытянув шею и отталкиваясь от пола правой ногой. Бледное до синюшности, худенькое лицо мальчика искажала гримаса. Левый уголок рта был оттянут вниз, а левый глаз, полузакрытый веком, поблескивал обнаженным белком. Левая рука малыша, ссохшаяся и неживая, бессильно свисала – но правой он решительно вцепился в лошадиную гриву. Андрей испугался, что мальчик сейчас упадет. Непонятно было, каким чудом он удерживается на лошади. Шрамовник наклонился к малышу, но сзади уже набежала Фатима, и, причитая на все том же незнакомом языке, унесла мальчика вместе с лошадкой в комнату.

Андрей обернулся. Печник смотрел бесстрастно.

– Вот так. Камилю нельзя выходить на улицу – закидают камнями. Да и свет он плохо переносит, видите, как у нас все зашторено.

– Он ыырк?

– Он поставлен на учет. Мальчик никому не причиняет вреда.

– Я просто спросил. Я никогда не видел… таких молодых. Думаете…

Андрей и сам не заметил, как перешел на «вы».

– …это из-за Границы?

– Камиля проверяли в институте генетики. Говорят, случайная мутация.

Андрею хотелось сказать, что, скорее всего, Печник зря тешит себя иллюзиями – оборотнями просто так не рождаются. Но он удержался. Димка был лишь чуть старше Камиля. По последним данным, среди посмертных детей ыырков рождалось в четыре раза больше. Племянник Андрея вполне мог бы сейчас прятаться за плотными шторами и кататься на лошадке, отталкиваясь от пола одной ногой. Шрамовнику уже не хотелось идти в комнату за письмом. Охотней всего он покинул бы сейчас этот дом, бегом бы спустился по лестнице, распахнул подъездную дверь и вдохнул наконец жаркого летнего воздуха. Позволил бы солнцу выжечь тьму, накопившуюся снаружи и изнутри. Долго стоял бы посреди двора, а вокруг бы колесили на велосипедах обычные четырехлетки – такие, каким был и сам Андрей четверть века назад.