Поруганные (СИ) - "Solveig Ericson"

Я опустил Малого на пол, стараясь не свалить его безжизненной грудой. Я все еще боялся причинить ему физическую боль, хоть и понимал, что любое повреждение для него уже не имеет значение. Порой наше сердце идет против разума и заставляет совершать бессмысленные поступки…

Влада я перехватил обеими руками и прижал стриженую голову к плечу.

Грохот и рык, разлетевшиеся по крематорию, заставили меня развернуться лицом к двери. Там был Ликос. Двое здоровенных волколаков сдерживали его порывы прорваться к нам. Я никогда еще не видел такой ярости на его лице.

- Что ты делаешь, Ринат?! – заорал он, практически стряхнув с себя повиснувших на нем оборотней.

- Пытаюсь начать другую жизнь, - ответил я.

- Какую жизнь? Ты собираешься сжечь себя заживо!

- Это с какой стороны посмотреть, - я попытался радостно улыбнуться, но рот перекосило в кривой ухмылке.

Ликос оставил попытки освободиться. Его прозрачные глаза сейчас просто пылали от избытка эмоций, они бегали по мне и по Владу на моих руках. Ликос смотрел на бесчувственного брата с жадностью, голодом, болью. Он наконец-то увидел его за столько лет порознь.

- Рин… - его голос был сиплым, дрожащим.

- Как-нибудь увидимся, Большой Белый Волк, - его взгляд метнулся ко мне, и я отвернулся к Анубису, не в силах больше играть дальше выбранную роль.

Желтоглазый волколак принял решительный вид и, кинув мне «прощай», закрыл дверь.

Я слышал, что Ликос по другую сторону возобновил попытки добраться до нас, но все мое существо сейчас было сосредоточенно на том, кого я держал в своих руках.

Еще одна пара светлых глаз смотрела на меня в упор.

- Привет, - сказал я, сглотнув ком в горле. – Я забираю тебя с собой.

Влад моргнул и осмотрелся одними глазами. Его тело было все еще парализовано,

но разум скинул оцепенение, потому что я ощутил давление холодного предураганного ветра в своей голове.

«Я так и знал, что ты плетешь козни за моей спиной», - пришло мне насмешливое.

- Почему тогда не остановил?

«Зачем? Это пора прекратить. Эксперимент не удался».

Он закрыл глаза, будто ему было тяжело меня видеть.

- Ты веришь в то, что наши души бессмертны? – спросил я.

Он снова открыл глаза, на этот раз ничего не выражающие.

Я разрешил ему войти в свой разум, пытаясь сказать то, о чем молчал все эти месяцы. Разрешил ему увидеть себя моими глазами – жестокого тирана с садистскими наклонностями. Влад нахмурился, и между белых бровей залегла едва видная морщина, губы сложились в горькую усмешку. Таким я увидел его вначале, а сейчас я видел перед собой мужчину, чьи прикосновения давали мне силы бороться, близкого мне человека, рядом с которым я могу умереть с надеждой на другую жизнь. Лучшую жизнь. Влад вздохнул глубоко и прерывисто, по лицу расползлась счастливая улыбка.

«Верю», - ответил он.

- Тогда, в следующей жизни, у нас все будет по-другому. Лучше.

«Обязательно будет».

Первые языки огня уже облизывали плоть Малого. Я взглянул на сопла, торчащие из стен, и струи жара пахнули в лицо, разметав волосы вокруг моего лица, зашевелив пряди Влада белым пламенем. Я прижался лбом к холодной щеке вампира и закрыл глаза, ощутив на своей спине слабое прикосновение.

А потом печь взревела.

Глава 9. Эпилог

Я повернул вентиль до упора, и за смотровым окошком полыхнул огонь. Ликос закричал, и от этого крика мне стало больно. Когда человеческие связки не могли больше выдержать нечеловеческого вопля, он сменился на хриплый волчий вой. Два волколака с трудом сдерживали своего вожака и друга, две пары желтых глаз смотрели на него со страхом. И я их понимал.

Ликос вырвался. Его больше не пытались удержать, не было смысла. Да он и сам это понимал. Кинувшись к двери крематория, мой друг застыл перед окном. Холодный взгляд был таким же неподвижным и безжизненным. Светловолосая голова качнулась в протесте, отрицая произошедшее.

- Нет… пожалуйста, - услышал я едва различимый шепот.

Резкий удар кулаками по двери.

Широкие ладони закрыли от нас перекошенное, уже пугающее не мертвой неподвижностью, а острой болью лицо… Ликос метнулся к выходу едва видимой полосой…

Мы покидали опустевший, отданный на пир Смерти город. Наша поредевшая стая следовала вслед за вожаком, за которого этой ночью многие положили свои жизни. Не каждый лидер мог похвастаться такой слепой преданностью… Ликос мог.

Он вел нас к Дому, наконец-то ставшему действительно безопасным. Вел сквозь собственную боль и отчаяние. Этот волколак ради победы поставил на кон несоизмеримо много – собственное сердце. И сердце его было сожжено заживо, остался только серый пепел и горькое как хина чувство утраты.

Ликос сбросил набегу плащ, и его расписанное лунными тенями тело потекло белым мехом. Огромный волк одним мощным прыжком вырвался из человека и затянул траурную песню Луне, вытянув остроносую морду ей навстречу.

И несколько десятков глоток подхватили вой, заполнив ночную тишину, пустив эту песню скорби по ветру, потому что чувствовали боль вожака.

Потому что никогда не видели полного превращения волкалака в волка.

В тот момент мы находились в неведении - это последний раз, когда мы видим своего брата. Ликос покинет нас. Я до сих пор не знаю, куда отправился белый волк и как он живет после всего, что случилось, и жив ли он…

Но тогда наша стая «пела», отдавая последнюю дань человеку, заменившему Ликосу сердце. Человеку, который сделал выбор за нас, определив наше дальнейшее существование.

И теперь у нас есть только один путь – выжить и возродить материк любой ценой.

Цена уже заплачена.

Кровью и пеплом.

Эпилог

- Прости парень, но все места в этом автобусе уже заняты, тебе придется ехать со старшим отрядом через час, - «обрадовал» меня разводящий.

Я натянуто улыбнулся и отошел от расписанного во все оттенки зеленого «Икаруса». Встав под навес над входом в автовокзал, я с неловкой тоской проводил свой автобус взглядом. Смена начиналась хуже некуда.

Я вообще не хотел ехать в лагерь этим летом, но мамулька моя настояла на своем. Как всегда, впрочем. «Сынуля, ну что ты будешь делать все это время в городе? Езжай на природу, пока не прокис в нашей бетонной коробке!», - увещевала она меня, уже собирая мои чемоданы.

И её совершенно не волновало, что я нашел бы, чем заняться в эти два месяца, она как всегда забыла, что я давно не ребенок. Мне уже пятнадцать, в конце-то концов! Я вырос из детских лагерей. Но против мамы не попрешь – это первое и единственное правило в нашей семье, а если все-таки решил дать отпор, то потом не ной, а зубри правило первое.