Фриц Лейбер - Крупинка Темного Царства

Франца Кинцмана:

Черная царица. Сверкающая мантия из множества нитей. Не оторвать глаз.

Моя (Гленна Сибьюри):

Гигантский паук. Черный маяк. Паутина. Притягивает взгляд.

Мистера М., почерк которого отличался наибольшей разборчивостью:

Ничего я не видел. Не считая трех людей, которые уставились на голую серую скалу, будто в ней распахнулись врата ада.

Мистер М. и взгляд поднял первым. Мы встретились с ним глазами. Губы у него скривились в неуверенной усмешке, в которой одновременно промелькнули и язвительность, и тревога.

Мгновенье спустя он произнес:

— М-да, неплохо вы загипнотизировали своих юных друзей, мистер Кинцман.

Франц спокойно отозвался:

— Значит, Эд, это ты так — гипнозом — объясняешь то, что произошло, или то, что произошло только на наш взгляд?

Тот пожал плечами.

— А чем же еще? — весело поинтересовался он. — У тебя есть какое-то другое объяснение, Франц? Особенно если учесть, что на меня это не подействовало?

Франц помедлил. Я с нетерпением ждал его ответа, страстно желая выяснить, не знал ли он об этом заранее, что очень походило на истину, и откуда знал, и сталкивался ли с чем-то подобным раньше. Ссылка на гипноз, хоть и вполне разумная, казалась полнейшей бессмыслицей.

Наконец, Франц покачал головой и твердо ответил:

— Нет.

Мистер М. пожал плечами и завел мотор.

Говорить никому из нас не хотелось. Пережитое было все еще с нами, покалывало нас изнутри, и когда свидетельство карточек оказалось столь неопровержимым, параллели столь точными, а убеждение в одинаковости восприятия столь твердым, можно было не вдаваться в более детальную расшифровку записей.

Вики только сказала мне, с небрежностью человека, лишний раз проверяющего какой-то момент, в котором он практически уверен:

— Черный маяк — это значит свет, но черный? Лучи тьмы?

— Конечно, — ответил я, и в той же самой небрежной манере спросил: — Твоя «тина», Вики, твои «нити», Франц — все это случайно не похоже на такие хрупкие проволочные модели трехмерных фигур, которыми пользуются на уроках геометрии — ажурные каркасы, заполненные пустотой? Демонстрирующие привязку точек к бесконечности?

Оба кивнули.

— Как и моя паутина, — сказал я, и на этом разговор и закончился.

Я вытащил сигарету, вспомнил про запрет и сунул ее обратно в нагрудный карман.

Вики опять подала голос:

— Наши описания… чем-то похожи на описания всяких фигур при гадании… каждый видит что-то свое…

Не получив ответа, она примолкла на полуслове.

Мистер М. остановил машину в начале узкой подъездной дорожки, круто сбегавшей вниз к дому, единственной видимой частью которого была плоская крыша, неровно засыпанная серым гравием, и выпрыгнул из-за руля.

— Спасибо, что подбросил, Франц, — сказал он. — Не забудь позвонить — телефон опять работает — если вас, ребята, надо будет куда-нибудь свозить на моей машине… или еще чего.

Он торопливо бросил взгляд на нас с Вики и нервозно улыбнулся:

— До свиданья, мисс Квинн, до свиданья, мистер Сибьюри. Постарайтесь больше не… — Тут он примолк, попросту бросил «Пока!» и быстро зашагал вниз по дорожке.

Но мы, конечно, догадались, что он хотел сказать: «Постарайтесь больше не видеть черных тигров с восемью ногами и женскими лицами» — или чего-нибудь в этом духе.

Франц перелез на водительское место. Как только «Фольксваген» тронулся с места, я понял, по какой причине обстоятельный мистер М. вызвался лично сесть за руль на горном участке. Не то чтобы Франц пытался заставить престарелый «Фольксваген» изображать из себя спортивный автомобиль, но манера езды была у него довольно своеобразная — с лихими поворотами руля и дергаными разгонами под завывание мотора.

Он пробормотал вслух:

— Одного только никак не пойму: почему этого не видел Эд Мортенсон? Если «видел», конечно, подходящее слово.

Так что в конце концов я точно выяснил фамилию мистера М. Вовремя, ничего не скажешь. Вики проговорила:

— Мне видится лишь одна возможная причина, мистер Кинцман. Он ехал не туда, куда едем мы.

Домик-На-Обрыве располагался где-то милях в двух за обиталищем мистера Мортенсона и тоже значительно ниже дороги, извивавшейся вдоль крутого («крутого» — это еще слабо сказано!) косогора. Вела к нему узенькая дорожка — только-только проехать на машине — явно одна-единственная. С одной стороны этой дорожки, сразу за цепочкой выкрашенных белой краской валунов на обочине, начинался практически отвесный обрыв глубиной футов в сто. С другой — поросший густым кустарником каменистый склон, который поднимался к основной дороге под углом сорок пять градусов.

Где-то через сотню ярдов подъездная дорожка расширялась, превращаясь в короткую и узкую площадочку или террасу, где и стоял Домик-На-Обрыве, который занимал чуть ли не половину всего свободного пространства. Франц, который преодолел начало дорожки с уверенной лихостью местного жителя, резко замедлил ход, как только показался дом, и «Фольксваген» пополз еле-еле, чтобы дать нам возможность в подробностях рассмотреть владения Франца, пока те еще находились под нами.

Дом действительно был выстроен на самом краю обрыва, который проваливался вниз даже еще глубже и отвесней, чем в начале подъездной дорожки. Со стороны въезда, не доходя до стены на каких-то два фута, спускался головокружительно крутой земляной склон практически без единого признака какой-либо растительности, такой геометрически ровный и гладкий, словно был частью колоссального коричневого конуса. Где-то на самом его верху цепочка коротких белых столбов, таких далеких, что не были видны подвешенные между ними провода, обозначала дорогу, с которой мы свернули. Мне показалось, что крутизна склона никак не меньше сорока пяти градусов — непривычному глазу горы всегда представляются невероятно крутыми, но Франц сказал, что там от силы тридцать — вроде еще немного, и весь склон поползет вниз. Год назад он полностью выгорел в результате лесного пожара, который едва не добрался и до самого дома, а совсем недавно случилось еще и несколько небольших оползней из-за ремонтных работ наверху, на дороге, которые засыпали последнюю уцелевшую от огня растительность.