Кирилл Кудряшов - Круги на воде

Параллельно тому, как развивались наши отношения с Сашей, развивался мир вокруг нас. Рос и видоизменялся, и его рост заключался не только в том, что грань миров уходила все дальше и дальше, выплевывая на свет божий все новые и новые квадратные километры нового мира. Зазеркального мира…

Я ошибался, считая себя его творцом. Я был лишь катализатором… И подозреваю, что Саша тоже поняла это, хоть мы ни разу больше не заговорили с ней о моей роли в сотворении этого мира. И думаю также, что именно благодаря тому, что она поняла это, я вновь вижу ее улыбку. Наверное, жить с творцом я бы тоже не мог, а вот с катализатором… Легко!

Я был тем взрывом сверхновой, который запустил процесс формирования Вселенной. Я был тем исходным материалом, той первоосновой, из которой Зазеркалье слепило этот мир. Но я не был его творцом! Мир сотворил кто-то другой или, быть может, что-то другое. То, что открывало мне дорогу в иные миры, превращая зеркала в звездные врата…

И Вселенная закрутилась! По воде пошли круги, и я был тем кирпичом, от которого они брали свое начало. И постепенно эти круги вновь становились ровной водной гладью — мир успокаивался!

Через неделю после того, как один из уродов заглянул к нам в гости среди ночи, в Молчановке обитало уже не менее двух десятков ему подобных. Они обживали дома, приводили в стайки не ведомо где найденную (и не ведомо чем до этого питавшуюся) скотину, орудовали лопатами, перекапывая огороды.

Тот урод, что заглянул к нам, поселился прямо напротив нас, и мы не раз наблюдали из окна, как он совсем по-человечески точит лопату, и также по-человечески капается в своем огороде.

А неделю спустя он зашел к нам, чтобы попросить спичек!

К этому моменту его уже невозможно было назвать уродом — это слово, этот термин, возникший у меня сам собой, больше не подходил этим существам. Они эволюционировали, изменяясь на глазах, приобретали человеческие черты лица, человеческую походку, привычную нам речь… Они становились людьми!

Он постучался к нам в ворота, а когда я вышел к нему, держа в руках автомат — недоверчиво покосился на оружие в моих руках.

— Что это? — спросил он.

— Автомат, — обалдело ответил я.

— Зачем? — его речь была лишена шипения, хрипов или лязганья зубами. Его глаза были лишь незначительно шире человеческих, его губы теперь скрывали бывший некогда жутким провал рта. Передо мной стоял человек! Может быть несколько диковато одетый — в какие-то лохмотья, которые он, по всей видимости, нашел в облюбованном им доме, но, собственно, бывая в МОЕЙ Молчановке, я навидался еще и не такого. Единственное, чего ему пока не доставало — интеллекта. Не смотря на внешность и комплекцию взрослого мужчины, манерами он больше напоминал ребенка.

— На всякий случай, — ответил я, — Вдруг кто нападет?

— А… — задумчиво протянул он, и показал мне свою лопату, — Значит оружие. Как это?

— Страшнее. Убивает гораздо легче…

Этот довод показался ему убедительным…

— Спичек не дашь? — спросил он, уважительно поглядывая на автомат, — Печку хочу затопить, а спичек нет. Весь дом обыскал — нету!

— Могу и дать. А ты топить-то умеешь?

— Вроде бы… — пробурчал он, о чем-то задумавшись.

Когда он уходил, держа в руках коробок спичек, я крикнул ему вслед.

— Как тебя звать-то? А то соседи, ведь, а по имени друг друга не знаем.

Он остановился. Обернулся. Задумался. Глубоко-глубоко, как задумывается анекдотная блондинка, когда ее спрашивают чему будет равно два в квадрате. И, наконец, в его глазах засветилась радость узнавания.

— Никита! — радостно выкрикнул он, — Никита Вилорьевич!

— А я — Артем, — представился я, и, так как этот новоявленный Никита был старше меня раза в два, добавил, — Просто Артем.

Он вернулся, чтобы пожать мне руку.

— Будем знакомы! — сказал он, стискивая мою ладонь в своей, и мне стоило больших усилий не вырвать у него руку, прогнать прочь воспоминания о той белесой мерзости, что копошилась когда-то в его глубоких язвах. Сейчас никаких червей не было — я пожимал самую обыкновенную человеческую руку, но ни на секунду не мог избавиться от мысли, что сейчас кожа исчезнет с его руки, и мои пальцы увязнут в гниющем мясе.

Той ночью в десятке домов в Молчановке впервые задымили трубы. Конечно, стояло начало мая, и ночи были относительно теплыми по меркам Сибирской весны, но все же я удивляюсь, как эти недочеловеки жили в не отапливаемых домах.

Я не думаю, что Никита прошелся по всей деревне, и предложил всем сородичам этой ночью затопить печь. Думаю, что он вообще никому и ничего не сказал, так как и сам действовал по наитию, будто бы подчиняясь указаниям сверху. Может быть это было что-то сродни телепатии, но я думаю, что это явление другого рода…

„Время покупать Кристину“ — называл это Стивен Кинг.

Почему несколько человек во всем мире, независимо друг от друга, в один и тот же период начинали заниматься одними и теми же физическими явлениями или химическими законами? Почему, скажем, ткацкие станки изобретались в каждой стране Европы практически в одно и то же время, при чем изобретатели даже не знали друг о друге? Почему наука всех основных стран мира развивалась, и до сих пор развивается практически параллельно?

„Время покупать Кристину“ — вы просто знаете, что это время пришло!

Той ночью большая часть Молчановки выгорела подчистую. Я не знаю, сколько недочеловеков погибли в огне, но мне кажется что лишь единицы. Они понимали, что огонь несет смерть, и спасались от него, поэтому пламя пожирало только деревянные дома. Мы не спали всю ночь, без устали поливая стены дома водой, и заливая пламя, лизавшее ограду. Обошлось… Под утро мы завалились в постель еле живые, но довольные своим подвигом. Еще бы, остановить пожар, расползающийся по всей деревне, имея всего лишь четыре руки (две из которых — женские) и несколько ведер…

Хотя, строго говоря, пожар мы не остановили — мы просто отстояли у него маленький кусочек деревни. Свой дом… В то время, как большая часть домов погибла в огне.

Теперь посреди пустой улицы, превратившейся в одно большое пепелище, стояли, глядя друг на друга, лишь два дома. Наш, и Никитин.

— Сильно полыхало! — крикнул мне через ограду Никита, когда я, ближе к обеду, с трудом заставил себя подняться с постели.

— Еще бы! — отозвался я, — Почти вся деревня выгорела!

— Ну так… дураки же! Заслонку не закрыли! — сказано это было таким тоном, что не знай я истинной природы своего соседа — ни за что не усомнился бы в том, что передо мной типичный деревенский мужик. И словно читая мои мысли этот „типичный мужик“ добавил, — Ты заходи ко мне как-нибудь, только без своей. Сообразим!