Скрижали мертвеца - Чад Луцке

Медсестры обменялись неуверенными взглядами, в то время как обеспокоенная мать закрыла глаза и одними губами произносила молитву.

Брови Стэна нахмурились, когда он осматривал матку, ощупывая ручки ребенка, губчатые стенки внутри. Наконец он осторожно оторвал крошечные пальчики от пуповины.

- Тяни, - скомандовал он.

Медсестра, державшая ножки, просунула руку под ребенка и осторожно потянула. Доктор высунул руку, а вместе с ней и головку ребенка. Воздух облегчения наполнил комнату, и медсестра накрыла ребенка тканью, вытерла его и положила на грудь матери.

- Он идеален, - сказала медсестра.

- Да.

Залитое потом лицо матери растянулось в невероятно широкой улыбке, когда она держала своего новорожденного.

- Поздравляю. Я дам вам двоим минутку, а потом нам нужно будет перерезать пуповину, чтобы его осмотрели и привели в порядок. А сейчас врач извлечет плаценту, так что вы почувствуете небольшое давление.

Доктор Липтон уставился на зияющую рану в животе женщины.

Внутри ее утробы была тайна, смысл жизни, что-то, что приносило просветление. И он собирался это выяснить.

Медсестра слегка сдвинула ретрактор и легонько подтолкнула доктора, чтобы он продолжал операцию.

Стэн пальцами толкнул красное сочащееся кровью отверстие и обеими руками вошел в пустую камеру, где ребенок хранил свои секреты в течение девяти месяцев.

Он протянул остаток пуповины обратно к плаценте, схватил ее и вытащил, возможно, слишком быстро, слишком грубо. Но его миссия состояла не в том, чтобы закончить процедуру кесарева сечения. Это было сделано для того, чтобы осмотреть мягкую массу и, если в ней не будет найдено ответа, мужчина будет исследовать утробу дальше.

"Он хотел остаться внутри".

Медсестра наблюдала за доктором Липтоном, когда он сжимал плаценту, прощупывая ее пальцами, будто искал спрятанную внутри жемчужину.

- Доктор Липтон?

- Да... дайте мне еще минутку.

Он поискал еще несколько секунд, отложил плаценту в сторону, затем направился обратно к кровоточащей ране.

Еще раз он поместил свою руку внутрь женщины, проводя пальцами по пустому дому ребенка.

- Здесь что-то есть, - прошептал он.

Не подозревая о намерениях доктора, медсестра терпеливо ждала рядом с ним, готовая оказать помощь. Но когда он неожиданно приблизил свое лицо к открытому разрезу, она заговорила.

- Доктор. Все хорошо?

- Я как бы и планирую это выяснить, - сказал он, затем широко открыл разрез и зарылся лицом внутрь, глубоко дыша из пространства, которое не хотел оставлять ребенок.

- Доктор Липтон. Что вы делаете?

Медсестра потянула его за плечо, но мужчина сопротивлялся, зарываясь лицом еще глубже.

Рожаница крикнула с другой стороны занавески.

- Пожалуйста, скажи мне, что происходит... - она издала стон. - Это и должно быть так?

Другая медсестра оставалась рядом с ней, уверяя, что все в порядке, в то время как ее широко раскрытые глаза оставались прикованными к доктору и его неуместному поиску истины.

- Доктор Липтон!

Медсестра сильно потянула его за плечи, в то время как половина его головы была уже погружена в тело женщины.

- Анджела, зови охрану.

- Охрану? Зачем? - спросила мать, крепко прижимая к себе ребенка.

Анджела выбежала из палаты, в то время как другая медсестра схватила доктора Липтона за волосы и дернула со всей силы его голову назад. Она ахнула, увидев неожиданное выражение удовлетворения на блестящем от крови и околоплодных вод лице доктора - большие, как блюдца, глаза и безумную ухмылку.

- Конечно, - сказал он. - Мы знаем истину при рождении, но... забываем ее. На протяжении первых лет... мы забываем ее.

Два охранника, щеголявшие поясами, что были набиты предметами, которыми они никогда не смогут воспользоваться, схватили доктора и потащили его прочь через двери.

- Мы знаем ее в самом начале, - сказал доктор. - Но потом забываем.

Когда доктора тащили по коридору, собирая по пути испуганные взгляды, его суицидальные мысли развеялись, сменившись удовлетворением.

И, несмотря на неприятности, в которые он попал, улыбка осталась на его лице, вспомнив секрет, который мы все забыли так много лет назад.

- Он теперь твой, - однажды сказал мой дедушка, протягивая мне мешочек с песком.

Мне было восемь лет. Родители давно умерли, оставив меня с дедушкой и всеми скелетами, которые пришли вместе с ним. Он чувствовал себя плохо из-за того, что у меня впереди было долгое будущее без родителей. Видел, как я общался с детьми своего возраста, и это никогда не заканчивалось хорошо. Правда я не знал почему. Дедушка часто говорил мне, что это потому, что я был умнее их и думал глубже, чем остальные. В конце концов, дедушка забрал меня из государственной школы и оставил на домашнем обучении. Он научил меня всему, что я знал. Говорил, что я понимал больше, чем любой другой из тех детей, что я всегда буду умнее их.

Дедушка делал все, что мог, чтобы дать мне хорошую жизнь в детстве. Но его сердце разбилось, когда он увидел меня одного, что мне некого было назвать другом. Мне не с кем было поделиться газировкой. Не с кем было разделить свои интересы. Поэтому он сделал то, что сделал бы любой другой старик, обладающий силой призыва. Он подарил мне Джинна.

Вероятно, на первый взгляд вы могли бы назвать его бесом, но дедушка сказал, что иногда они выглядят по-другому. У моего была темно-сине-зеленая кожа, похожая на павлинье перо. Все четыре его конечности были гуманоидными и совершенно не деформированными. Мой Джинн не был безногим полубогом, который вылетал из бутылки, когда ее терли. По большей части он был невыразительным и размером примерно с ребенка - достаточно маленьким, чтобы засунуть его в спортивную сумку, когда он умрет.

Он всегда умирал быстро. В первый раз он умер в течение часа после того, как мы его вызвали. Я попросил его воскресить