Александр Матюхин - 13 маньяков

– В каждой важной книге есть одно-единственное слово. Обычно его не замечают. Оно затеряно среди других слов. Даже автор может не знать о его предназначении, но он вставляет его подсознательно в свою книгу. Оно светится, надо только уметь видеть это. Оно не похоже на слова рядом. Даже если это слово «я» среди множества «я» в романе, оно другое. Будто набрано отличающимся шрифтом.

Минаков, до этого момента пытавшийся вникнуть в мысли Нины, расслабился, сообразив, что девушка абсолютно не в ладах с головой, и, скорее всего, причины этому следует искать в пожилом враче с фотографии.

– Это очень любопытно, – сказал он, допивая вино.

Он поставил пустой бокал на сервант и отобрал у Нины ее бокал, к которому она так и не притронулась. Его руки легли на плечи блондинки, недвусмысленно массируя их. Но она не замечала прикосновений. Вперившись в пустоту, она продолжала быстро говорить:

– Я читала книги и находила слова для Игоря, а он собирал из них свой роман. Метод сборки. Роман, составленный из самых важных слов. Игорь так гордился им, он никогда не упоминал, что я причастна к написанию, что я являюсь частью процесса. Я его очень любила, но я сердилась, я хотела, чтобы он понял, что без меня он не смог бы… А когда он умер, не дописав, я решила продолжить, закончить труд его жизни. И… я покажу тебе! Я покажу.

Она выпуталась из его объятий и быстрым движением сорвала с себя кофточку.

Кровь стала приливать к члену Минакова, когда он увидел маленькую грудь в черном бюстгальтере. Кровь отхлынула, когда он опустил взгляд ниже.

Все тело Нины, от чашечек лифчика до пояса юбки, было испещрено шрамами. Они расположились так плотно, что кожа девушки превратилась в подобие шершавой древесной коры. По этим рубцам можно было изучать хронологию боли: цвета чайной розы на ребрах, переходящие от бледно-лилового к багровому на животе.

Рубцы сливались в буквы. Буквы – в слова. Тот, кто вырезал их, старался, чтобы текст можно было легко прочитать.

Минакову не хотелось читать, но, прикипев к жуткой картине взглядом, он увидел, что слова расположены в хаотичной последовательности, и если в написанном есть логика, то доступна она лишь психопату, их создавшему.

– Боже мой, мне жаль, – выдавил из себя Минаков.

Но Нина не нуждалась в жалости. Она провела пальцами по шрамам и сказала ласково:

– Вот она, незаконченная книга моего мужа. Тридцать девять слов.

«Пора сваливать», – отчетливо сказал Минакову внутренний голос.

Он понял это и без подсказок.

– Так, прости, дорогуша, но мне надо домой. Поезд уходит рано утром, и я не хотел бы опоздать.

Он бросился к выходу мимо застывшей Нины. Она не остановила его, продолжая пялиться в никуда лихорадочно сверкающими глазами.

– Извини, но это чересчур, – бормотал он, обуваясь. – Слишком яркое окончание фестиваля.

Его голова кружилась, и шнурки выскальзывали. Кое-как скрепив их узлом, он выскочил из дома несчастной искалеченной женщины.

Южная ночь встретила его приветливым треском цикад и низкими звездами. Через пятнадцать минут он будет в центре, откуда такси повезет его в отель. Сегодня он вряд ли уснет, ничего, отоспится в поезде. А послезавтра начнется новая глава его жизни.

Воздух вокруг был пропитан запахом сирени, и он хотел вдохнуть его, но легкие сжались до размеров крошечных мешочков. Голова шла кругом, и круги расходились перед глазами. Он сделал шаг, но нога подломилась, он попытался ухватиться за ствол дерева, но промахнулся. Тело грузно рухнуло на плитку Нининого двора. Гаснущее сознание подарило ему последнюю мысль: «Это вовсе не наркотики. Это называется маниакально-депрессивный психоз».

Если бы Глебу Минакову рассказали о персонаже, который очнулся голым, привязанным кожаными ремнями к железному столу (узкая комната, холодный свет ламп, набор хирургических инструментов на столике поменьше), он бы скривился: «Какой ужасный штамп! Мы говорим о литературе или о фильме „Пила-7“?»

Штамп или нет, но сегодня Минаков был этим самым персонажем. На столе, голый, обездвиженный, в комнате с больничным светом и переливающимися скальпелями.

И Нина, одетая лишь в черный бюстгальтер и кожаную юбку, стояла у его ног, почти красивая. Вот такое вышло свидание. Лобовая встреча писателя с читателем. Медсестра и автор популярных романов. Энни Уилкс и, мать его, Джеймс Каан.

Минаков, конечно же, закричал, а Нина, безусловно, сказала, что его все равно никто не услышит. Дом находится в низине, с природной звукоизоляцией и всеми удобствами для начинающего маньяка.

– Чего ты хочешь, больная дрянь?

Он не удивился бы, если бы она сказала: «Напиши для меня еще один роман про Мизери, Пол!» Но ответ был другим:

– Я хочу помочь тебе. Исправить твою книжку.

– Мою книжку? О чем ты, черт возьми?

Нина вздохнула и подняла руки к лицу. Она засунула пальцы себе в рот и вытащила оттуда передние зубы. Под протезом розовели голые десны. Она широко улыбнулась.

– Видис? Я не любила ситать. Муз наусил меня. Ему прислось повозиться, презде чем я полюбила.

– Господи, – простонал Минаков.

Нина вернула протез в рот, но демонстрация последствий педагогического метода ее мужа на этом не закончилась. Она подняла чашечки лифчика, демонстрируя писателю голую грудь. Грудь была маленькая, соски – неаккуратно срезаны, на их месте остались вдавленные шрамы.

Минаков задергался, но ремни крепко держали его.

– Муж научил запоминать, – сказала Нина, пряча изувеченную грудь. Она повернулась к столику с инструментами и взяла скальпель.

– Прошу! – завопил Минаков.

– Боль, – произнесла Нина, улыбаясь, – учит.

Глеб, задыхаясь, смотрел, как она подносит скальпель к его обнаженному паху. Член сжался, тщетно пытаясь втянуться в тело.

– Я прошу, я заплачу тебе, – затараторил Минаков. – Я могу помочь, найти хороших врачей. Ты не виновата, это все твой муж. Ты должна понять, что его больше нет, ты свободна, ты…

Она коснулась скальпелем его лобка, будто намеревалась побрить. Ее бледное лицо было сосредоточенным, глаза – остекленевшими. Минаков понял, что ни угрозы, ни убеждения не остановят ее.

Лезвие скользнуло по лобку, обжигая. Кожа медленно расплылась в стороны, раскрылась, как лепестки цветка, явив белую с желтым оттенком жировую прослойку. Тонкие горячие струйки потекли в пах.

– Я думала, что смогу закончить роман без Игоря, – тихо сказала Нина, не обращая внимания на вопли писателя. – Ведь я делала все это раньше. Находила особенную книгу и особенное слово. А Игорь только вставлял его в текст. Я бы сама могла вставить.

Она провела лезвие вниз, чертя вертикальную линию на основании его сморщившегося члена, параллельно вздувшейся дорсальной вене. Моча шумно потекла по столу. Нина прервалась и продолжила вновь, когда поток иссяк.