Б. Олшеври - Семья вампиров

22 марта. День прошел, как всегда.

Однако к ночи мне показалось, что ненюфар ожил. Улегшись в постель, я взял книгу и начал читать, невольно время от времени посматривая на цветок.

Положительно я не ошибаюсь: он становится все нежнее и светлее. Еще немного, и он закачался на высоком стебле.

Я сел на кровати и понял, что не сплю.

И вновь это уже не цветок, а женщина… Опять звенит воздух, опять наполняется ароматом…

Но она не подходит ко мне, а смотрит, смотрит… точно молит о чем-то…

Чего она хочет?

Мне вдруг пришло на ум, не душа ли это какой-либо самоубийцы, просящей молитвы за себя?

Призрак застонал и исчез…

Как я заснул — не помню.

23 марта. Утро. Ненюфар почти завял. Что же, это опять был сон? Нет и нет!

Целый день меня преследует мысль, чего она от меня хотела, о чем просила?

Сегодня я ее спрошу.

Вечером, после ужина, я хотел взглянуть на ненюфар, но его не, оказалось на столе. Мина на мой вопрос ответила, что выбросила увядший цветок. Жаль, я привык к нему.

Ночью сон бежал от меня. Я ждал.

Но все было тихо. Стол стоял пустой и темный. Воздух был спертый. Я ждал.

Но все напрасно…

Наконец, больше не в силах выдержать, я встал и открыл окно. Луна сияла. Далеко по направлению Долины ведьм вился туман, принимая различные очертания. Мне казалось, она там, она ждет меня. Чего же она хочет?

Как я ни всматривался в туман, ее не было. А между тем я ясно чувствовал, что она там и ждет.

Не пойти ли? А если правда все то, что говорят о Долине ведьм? Пока я колебался, выглянуло солнце и туман рассеялся, вместе с ним ушли и мои желания и сомнения.

Все-таки попрошу у фельдшера успокоительных капель.

24 марта. Был в деревне у фельдшера, сказал ему, что у меня болит голова, и попросил капель.

Фельдшер посмеялся: «Уж не снятся ли и вам, как Генриху, девы, сотканные из тумана, с ненюфарами в волосах?»

Кстати, Генрих поступает в помощники к церковному сторожу. Он говорит, что не может больше видеть свежей крови и должен отмолить свою душу. Его сильно подстрекает старик сторож, да и не мудрено, старик страшно дряхл, говорят, ему больше ста лет и он нуждается в молодом помощнике.

Он уверил Генриха, что если вампир попробовал крови человека, то тому очень трудно от него спастись. А в церкви, кроме защиты Божьей Матери, старик предлагает и свою помощь.

— Я умею возиться с этими паскудами! — утверждает он.

25 марта. Пью капли и сплю отлично, не лучшее ли это доказательство, что дело не в вампирах, а в нервах.

И чего я струсил? Интересно было бы посмотреть, что бы случилось дальше. Все идет своим порядком, только Генрих усердно кладет поклоны и звонит на колокольне.

Попробовал расспрашивать его. Молчит. Сознался только, что ранка на шее плохо заживает.

— И не заживет, пока она не укусит кого другого, — буркнул старик-сторож, слышавший наш разговор.

У этого старика, видимо, «не все дома», как говорится. В домике его над окнами, над дверями, на подоконниках — повсюду нарисованы кресты. Щелки, замочные скважины забиты чесноком; около кровати Генриха висят венки из омелы и цветов чеснока. Сад полон этим же вонючим растением.

На мой вопрос:

— Что это?

— Она этого не любит! — ответил старик.

Когда же я стал объяснять ему, что наука не признает существования вампиров и что мертвые не встают из гробов, он-только покрсился на меня и прошамкал:

— Молод еще, поживи с мое!

Мина говорит, что старик знавал лучшую жизнь. Он был дядькой одного из молодых графов Дракула и жил в замке. Но семью графов постигло какое-то несчастье, которое и свело в могилу почти всех членов семьи. Замок забросили, и он пришел в упадок. Говорят, есть у графов дальние родственники, где-то в Америке, но никто в точности не знает, где они…»

— Стойте, — прервал чтение один из молодых людей. — Гарри, да уж не вы ли этот американский наследник? Я, кажется, слышал что-то подобное.

— Пожалуй, вы правы, — сказал молодой хозяин, — похоже, что речь действительно идет обо мне, вернее, о моем дяде. Дядя, со стороны матери, оставил мне, умирая, свои хлопковые плантации и какие-то права на замок и титул. Первое время мне было недосуг думать о замке и титуле: наступил кризис в торговле хлопком — надо было спасать доллары.

И только полгода назад я решил ехать в Европу. Оказалось, что и мой замок и земли существуют, но все страшно запущено.

Замок с виду представляет руину, и я даже не был в нем, тем более что не могу поучить ввода во владение — не хватает акта похорон двоюродного деда или хотя бы указания места, где находится его могила. Вот я и попросил Карла Ивановича разобрать церковный архив. Нужной мне бумаги здесь он не нашел, зато выудил записки какого-то сумасшедшего о здешних вампирах. По правде говоря, мне некогда было его выслушать, тем более что местный священник все объясняет старинными легендами, а деревенский староста уверяет, что вот уже тридцать лет, как у них в деревне не было ни одного случая убийства или загадочной смерти. Раз только и случилось, что пьяный столяр зарубил свою жену, да и та после этого жила целый год. Всю зиму, как вы знаете, я провел в Париже. А весной меня потянуло на охоту. Вот я и предложил вам поехать в мое, хотя еще и не утвержденное, поместье в Карпатских горах. Замок выглядит сумрачно, и я велел пока отделать Охотничий домик. Карл Иванович забрался сюда гораздо раньше и вдоволь наглотался архивной пыли.

— Если бы мистер Гарри разрешил посмотреть архив замка… — предложил старый библиотекарь.

— Хорошо, хорошо. Это от вас не уйдет, завтра мы все пойдем осматривать замок. Друзья, по последней сигаре, — предложил хозяин. — Продолжайте, Карл Иваныч.

«27 марта.

Ночи стали темнее, сплю хорошо, и нервы совершенно успокоились.

Вчера заходил к Генриху. Он бледен, но, видимо, тоже успокоился. Старик усердно подмалевывает крестики и разводит чеснок.

На мои насмешки по поводу чеснока он ответил:

— Эх, связываться с тобой только не хочу, а то уж порассказал бы!

Надо бы подпоить старика, авось ракия развяжет ему язычок.

28 марта. Жизнь течет спокойно и скучно. По ночам запах чеснока из церковного сада проникает даже в мою комнату.

29 марта. Сегодня зашел к нам церковный сторож, принес Мине в чистку какие-то церковные вещи. Я его зазвал в кабинет и угостил чаем, куда успел влить ложки две рому. Старика живо развезло, и он начал ораторствовать: говорил о замке, о порядках в нем, о гончих, о прекрасной бедной графине.