Сьюзен Хилл - Смерть под маской

— На мой взгляд, при стольких миллиардах родившихся людей, при том, что у всех нас всего по два глаза, по одному носу, одному рту, гораздо замечательнее ничтожное количество совершенно одинаковых.

Браммер, впрочем, не обратил на мои слова никакого внимания. Он был слишком погружен в разглядывание картины и пристально изучал то самое лицо. Мне далеко не сразу удалось отвлечь его и вернуть к предмету нашего прежнего разговора, причем на протяжении последующих двадцати четырех часов он несколько раз возвращался к картине и стоял перед ней с лицом беспокойным и недоверчивым, время от времени покачивая головой.

На этом все закончилось; вскоре я если и не выбросил вовсе из головы странное открытие Браммера, то задвинул его в памяти куда подальше.

Наверное, не случись мне через несколько лет стать героем статьи в одном журнале, более расхожем, нежели научном, ничего бы не произошло и вся эта история так бы на том и иссякла.

Я завершил длительный труд о Чосере,[6] и это случайно совпало с какой-то знаменательной годовщиной, отмеченной выставкой в Британском музее. К тому же отыскалась неизвестная важная рукопись, имевшая отношение к жизни Чосера, о которой нам до сих пор так мало известно. Популярные издания проявили интерес и, к великому моему удовольствию, уделили немало внимания моему обожаемому поэту. Разумеется, я был в восторге! Я давным-давно хотел поделиться восхищением, доставляемым его произведениями, с самой широкой публикой, и моему издателю очень нравилось, когда я соглашался на интервью то в одном издании, то в другом.

Один из пришедших ко мне интервьюеров привел с собой фотографа, сделавшего несколько снимков в этой квартире. Если вас не затруднит пройти вон к тому бюро, то откройте второй ящик, и вы найдете хранящуюся там статью из этого журнала.

Тео был человеком педантичным: все у него хранилось в отменном порядке. Когда в свое время я приходил сюда на занятия или консультации, меня всегда поражала образцовая опрятность его рабочего стола, не то что у большинства коллег, не говоря уж о моем собственном. Она служила ключом к этому человеку. У него был упорядоченный ум. В иной жизни он наверняка являлся толкователем законов.

Вырезка из журнала находилась именно там, где он указал. Большущая статья о Тео, Чосере, выставке и новом открытии, в высшей степени насыщенная сведениями и содержательная, а его фотография, занимавшая целую страницу, была превосходной не только из-за прекрасного изображения Тео тридцать лет назад, но и замечательной композиции. Он сидел в кресле, рядом на маленьком столике высилась стопка книг, очки подняты на лоб. Солнце через высокое окно наискосок бросало на него лучи, придавая еще большую выразительность снимку.

— Отличная фотография, Тео.

— А взгляните… посмотрите, куда падает солнечный свет.

Падал он на венецианскую картину, что висела позади Тео, высвечивая ее ярко и в необычной гармонии светлого и темного. Казалось, картина отнюдь не была просто фоном.

— Поразительно.

— Да. Признаюсь, я был ошарашен, увидев фото. Вероятно, к тому времени я уже настолько успел привыкнуть к картине, что понятия не имел, как заметна она в комнате.

Я обернулся. Сейчас картина, наполовину скрытая, наполовину в тени, казалась пустяком, не привлекающим внимания. Фигуры мелкие и лишенные чувства, свет, игравший рябью на воде, померк. Так случается порой, когда в толпе кто-то настолько неприметен и обыкновенен, что неразличимо сливается с фоном. Та, увиденная мною на журнальной фотографии, едва ли не другая картина, не по содержанию — оно, конечно же, то же самое, — а по… я бы даже сказал… по положению своему.

— Странно, верно? — Тео пристально следил за моей реакцией.

— А фотограф говорил что-нибудь про картину? Он специально так устроил, чтобы она оказалась позади вас и освещалась как-то по-особому?

— Нет. О ней и слова не было сказано. Из-за столика с книгами, помню, он устроил небольшую суматоху… складывал ровной стопкой, потом как попало… еще и меня заставлял менять в кресле положение. Вот и все. Помнится, увидев, что получилось — а снимков было сделано довольно много, разумеется, — я очень удивился. Я даже не догадывался, что картина там. По правде говоря… — Тео замолк.

— Да?

Он покачал головой:

— Нечто, если быть откровенным, с тех самых пор терзает мой ум, особенно в свете… последовавших событий.

— А что такое?

Тео, однако, не отвечал. Я ждал. Глаза его были закрыты, а сам он сидел без движения. Я понял, что вечер его утомил, и, подождав еще немного в тиши квартиры, встал и ушел, стараясь двигаться бесшумно. Спустился по темной каменной лестнице и вышел во двор.

Стояла тихая, ясная и студеная ночь, небо густо усыпали сверкающие звезды, я быстренько добрался до своего места, чтобы взять пальто. Было уже поздно, но хотелось пройтись на свежем воздухе. Двор опустел, лишь кое-где светились окна.

Ночной привратник уже устроился в своем домике, развел огонь в очаге и приготовил большой коричневый чайник чаю.

— Ступайте осторожно, сэр, на тротуарах еще остались наледи.

Поблагодарив его, я вышел через большие ворота. Кингз-Парейд была безлюдна, магазины закрыты. Совершавший обход одинокий полицейский кивнул мне, когда я прошел мимо. Я думал лишь о том, как не растерять тепло и устоять на ногах, поскольку привратник оказался прав: на тротуарах то и дело попадались скользкие места.

Вдруг, без всякого видимого повода, я остановился, охваченный парализующей волной страха. Вздрогнув всем телом, я огляделся, но улица была пуста и спокойна. Страх, сковавший меня, был абсолютно беспочвенным, но принес с собой ощущение надвигающейся гибели, ужаса и неизбывной грусти, словно страдали близкие мне люди, и я терзался вместе с ними.

Я не склонен к предчувствиям, и, насколько мне было известно, никому из близких друзей и родственников беда не грозила. Да и сам я себя чувствовал вполне прилично. Если что и будоражило мысли, так только странная история Тео Пармиттера, но с чего бы ей нагонять на меня, попросту выслушавшего ее, сидя возле камина, такого страху? Почувствовав себя плохо, я уже не хотел в одиночку бродить по улицам и резко повернул обратно. Как раз в том месте, должно быть, образовалась наледь, потому как я поскользнулся и тяжело шлепнулся на тротуар. От падения перехватило дыхание, но боли я не ощутил и именно в тот момент услышал где-то невдалеке, слева от меня, крик и негромкие голоса. Затем донеслись звуки потасовки и еще один отчаянный крик. Прозвучал он, казалось, со стороны Бэкс,[7] но, как это ни трудно объяснить, раздавался не вдали от меня, а прямо тут, под рукой, совсем рядом. Невозможно выразиться яснее, поскольку все это непонятно, к тому же я лежал на обледенелом тротуаре и волновался, не поранился ли.