Варвара Мадоши - Тени Рима

— Я еще не готов вот так, как ты, за одну ночь уничтожить собранные запасы. Даже если на наш след в самом деле вышел охотник.

— О господи, да запасов там… — Майкрофт поморщился. — Вообще, должен сказать, я ожидал от тебя большего прилежания. Ты знаешь, что мне нужно.

— Не торопись, — посоветовал Шерлок, — подожди еще лет двадцать. Или все сто. А еще лучше, развяжи какую-нибудь войну. Радиация пойдет им на пользу.

— Благодарю за совет. Мы уезжаем из Рима, Шерлок. В течение ближайших двух дней. Доведи ваши отношения с Джоном Уотсоном до логического конца, мой тебе совет. Или приведи его мне.

— Он не в твоем вкусе.

— Увы, да. Но двух моих основных кандидаток уже убили. А на безрыбье, как говорится…

— Они не люди, конечно же. Если вы можете видеть тени, то уже и сами, наверное, замечали.

— Что я замечал — то мое дело, — Джон старался держаться спокойно, хотя каждый нерв в его теле звенел натянутой струной. — Я тоже не самый обычный человек.

— Вы думали, они кто-то вроде персонажей из старинных легенд? — чуть разочарованно улыбнулся гость. — Вампиры, может быть? Призраки оперы? О господи!

Говоря так, он театрально взмахнул левой рукой. Джон старался не смотреть лишний раз, что там было вместо кисти. Выходя из пустых рукавов пыльнолицего, воздух тек, мутнел, переливался, дрожал, и от одного вида этого дрожанья к горлу подкатывала тошнота.

— К делу, — в Джоне раздражение и злость боролись со смущением, потому что… нет, в банальном вампиризме он никогда Шерлока не подозревал, но то, как он сливался с городом… то, как он дышал с ним в унисон…

— Вы хороший человек, мистер Уотсон, — с сочувствием проговорил пыльнолицый. — И склонны видеть в людях хорошее. Более того, вы Холмсом очарованы. Ничего удивительного, очаровывать он умеет. В этом смысле они действительно похожи на вампиров, как их представляют человеческие легенды: эволюционное приспособление. Но увы, это все видимость. В отличие от вампиров, они даже не антропоморфны. Шерлок Холмс, например, носит маску… Маску, я имею в виду, не только на лице. Майкрофт Холмс и вовсе почти не существует в этом измерении: он в несколько раз больше, сложно было бы прятаться.

— А Майкрофт Холмс…

— Королева, — буднично произнес пыльнолицый. — Тот, кого вы называете Шерлоком — единственный оставшихся в живых из ее приближенных бесполых солдат-соклановцев. Они бежали… несколько десятков лет назад по вашему счету. С большим трудом мне удалось догнать их на Земле.

— Так вы тоже не человек?

— А что, похож? — усмехнулся пыльнолицый. — Я некоторым образом симбионт. Набрался от людей биологического мусора за это время… Иначе было бы не выжить: тут нам ни пища, ни солнечная радиация не подходят… Им, кстати, тоже. Но они, конечно, нашли выход. Впрыскивают свой собственный фермент. Внешнее переваривание, все такое. А уж когда Майкрофт отложит первую партию яиц, и они выведутся в человеческом теле… полагаю, малютки смогут жрать сразу все и без разбору. Хотите, чтобы это было ваше тело, Джон?

— Да нет, не горю желанием, — проговорил Джон.

— А хотите — покажу? — пыльнолицый чуть подался вперед, вновь хищно пошевелив своими не-руками. — Я очень хорошо умею показывать. Достаточно одного прикосновения. Совершенно безвредно.

— Верю.

Джон подумал, что, если пыльнолицый и в самом деле рассказывал — и показывал — предыдущим жертвам все то же самое, то, вероятно, симпатичную тренершу на этом месте начало бы тошнить. Если не раньше. А девушка из кондитерской, наверное, почти сразу начала размазывать слезы с тушью по подбородку…

— Ну, тогда, может, вы бы предпочли, чтобы вас съели? — вкрадчиво спросил пыльнолицый. — Знаете, как они это делают? Жертва остается в полном сознании, но не чувствует боли. Они, как правило, начинают с внутренностей — лакомый кусочек, и к тому же, особый шик разжевать, пока жертва еще жива. Не брезгуют даже кишечником со всем содержимым. Говорят, в этом есть что-то даже приятное. Ваша воля полностью отдана, подчинена. Вы парите. Вы ничего не можете сделать. Чужое сознание заглатывает вас, переваривает, оставляя только покой и неизбежность. Вы еще живы, но уже мертвы. Больше нет ни боли, ни необходимости бороться, — пыльнолицый говорил спокойно, гипнотично, и Джон почти против воли вспомнил свой давний уже сон, накануне появления Гладстоуна. Когда его будто захватывала некая сущность — темная и невыразимо прекрасная. — Вы, зачарованный, смотрите, как куски вашего тела исчезают в чужом жадном рту. Вот вы были, и вот вас нет — пустота! Возможно, это некоторым образом красиво. Это освобождает, очищает… ультимативный акт слияния. Ваше тело дарит наслаждение и жизнь. Не хотели бы вы принять это все от вашего лучшего друга, Джон? Такого прекрасного, такого восхитительного существа.

— Слишком большая честь, пожалуй, — ровным голосом ответил Джон.

По вискам его тек пот, и он думал, уж не вырвет ли его самого сейчас.

Пыльнолицый щелкнул языком.

— Но фермент-то он вам уже впрыснул. Немного, врать не буду. Процесс перестройки организма не начинался, однако зависимость сформировалась. Без регулярных инъекций вы все равно уже не жилец, Джон. Полностью во власти Холмсов. Я бы и хотел не убивать вас сейчас, но, боюсь, это будет означать только отсрочку неизбежного… или, чего доброго, шанс для Холмсов добраться до вас первыми. Я удивлен, как они сегодня-то оставили вас одного. Поэтому…

Но договорить что «поэтому» он не успел, потому что Джон всадил в пыльнолицего две пули, в голову и в сердце, упал с кресла и, перекатившись, ушел в тень.

И пропал.

Ходить по теням не просто.

Это очень просто.

Словно летать во сне.

Сравнение более чем точное — чтобы понять, каково это, нужно не просто смотреть особым образом, нужно еще и погрузиться в состояние между сном и явью. Мир становится очень простым: желтым, и серым, и черным. Реальные, существующие предметы теряют плотность и объем, превращаются в линии, нарисованные на акварельной бумаге. Бумага плотная — и что с того?

Пистолет оттягивал руку. Из этого оружия убивали, у него тут есть вес и масса. Тащить его тяжело, но необходимо.

«Каннибализм связан с сексуальными извращениями, вообще-то… Как это скучно, Джон…»

Впервые Джона в это (место? состояние? да, пусть будет состояние) ввел страх, и впоследствии он обнаружил, что это и впрямь самое подходящее настроение: узкая грань между настоящим, глухим, нутряным ужасом и отчаянным равнодушием.

«Куски твоего тела исчезают в чей-то жадной пасти…»