Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

— Мечом поперек спины просишь? — ехидно осведомляется Мореход. — Новое слово в ангельской дипломатии?

— Зачем ты вмешиваешься в их отношения? — не поддается на провокацию ангел. — Почему не предоставишь выбор людям?

— Потому что вы не дали выбора мне и Лилит. — Шепот Тайгерма такой же мертвый, как тот, о львиноголовой твари, ползающей, точно змея, в мирно спящих домах. — Отняли ее у меня, отдали человеку. А когда он не захотел мою Лилит, сделали ее бессмертной шлюхой. Не проси меня ни о чем, крылатый вор. Однажды я верну свое — себе. Я тебя предупредил. Я вас всех предупредил.

— Мы не снимем свои запреты. Она не сможет быть с тобой. Она всегда будет бояться и стыдиться тебя! — Голос Уриила обжигает, словно плеть.

— Не буду, — выдавливает из себя Катя. — И запреты ваши поснимаю к чертям.

Катерина открывает глаза и видит лицо Морехода над собой: это не лицо влюбленного, это жесткое лицо оценщика. Но оно смягчается, когда Катя ободряюще подмигивает: я с тобой. Ты таков, каков ты есть, и все равно я с тобой. Они не запретят мне хотеть тебя. Через страх и стыд, через сомнения и боль — всегда. Всегда.

— Ну хоть ты ей скажи! — просит ангел луны кого-то, стоящего за Катиной спиной.

— Что сказать? — вздыхает Апрель, тонкой рукой убирая Кате со лба прилипшие пряди. — Веди себя разумно и осторожно, Катенька, как богиня безумия тебя прошу? — Катерина, не сдержавшись, хихикает. — Не мне вразумлять сумасшедших. Но все-таки будьте осторожнее в своих желаниях. Оба.

— А как же «научись желать»? — спрашивает Катя. То ли Апрель, то ли Камень, то ли себя саму.

Молчит богиня безумия, молчит подарок бога-ягуара, молчит мироздание. Ни помощи, ни совета в таком трудном, таком непривычном деле.

Катерина вспоминает свои сны — целые вереницы жарких, непристойных, изматывающих снов, где вскипевшее желание опадало, будто пена в кастрюле, снятой с плиты. Кто-то безликий и бесцеремонный врывался в тот самый миг, когда объятия перетекали в ласки, отрывая разгоряченные тела друг от друга, окатывая ледяным душем смущения. Не здесь, не сейчас, погоди, остановись, видишь, ко мне пришли, пришли и стоят над душой, смотрят насмешливо, целая толпа придурков, которым срочно понадобилось вломиться и надоедать мне как раз тогда, когда я готова обо всем забыть, забыть себя, мать, жену, скромницу. Уходи, не оборачивайся, мне пора просыпаться, возвращаться в свою серую, праведную жизнь, в унылую трясину будней. Самозапрет на страсть, на похоть, на удовольствие. Печать, наложенная на демонов в душе моей, крепка и неизменна. Никакой Соломон не запер бы их крепче.

Зато и снимать печати — мне, думает Катя. Ни ангелы, ни черти, ни приглашенные звезды психоанализа не помешают моему выбору. Правда, и не помогут. Только я решаю, освободиться от прежней себя или снова спрятаться в удобную, обжитую раковину самоотречения.

Кряхтя от болей во всем теле, Катерина садится, подтягивая повыше мягкий, вытертый плед. Из одежды на ней только эта тряпка. И полная кухня народу, совсем как в ее стыдных снах. Нехорошо. Надо одеться, привести себя в порядок, сделать ничего не выражающее лицо, произносить ничего не значащие фразы, поить всех чаем, отвечать на обращенные к тебе вопросы, снова стать хозяйкой положения. Или рабыней. Рабыней своего извечного положения хозяйки.

— А ну пошли все отсюда. Живо, живо!

Нет, это не я сказала, удивленно сознает Катя. И не Мореход. А кто?

— Ножками, ножками, выход там, — командует… Витька? Катерина смотрит на сына так, словно видит его в первый раз. Драконье тело вытесняет всех в коридор в два счета, невозможно сопротивляться такому напору. Наама пытается проскользнуть между бронированными изгибами, но зубастая пасть аккуратно прихватывает кошку поперек живота и вышвыривает вон. Перед тем, как покинуть кухню и оставить Катю наедине с Тайгермом, Виктор оборачивается и смотрит на мать. Понимающе и грустно. Давай, мама. Решай свои проблемы. Сейчас или никогда.

Меня задолбало надеяться на лучшее, думает Кэт. С утра до ночи и с ночи до утра. Три кита пиратского существования — надежда, надежда и надежда. Потому что вере мешает опыт, а любви… любви мешает вся наша жизнь, вздыхает пиратка. Взгляд ее упирается во фреску над стойкой. Один неумелый, но полный энтузиазма художник, один мокрый сон мужчины, давно не посещавшего бордель, один долг хозяину «капитанского» кабака — и готово дело, стена заведения украшается красотой несказанной. Навечно. А кабак меняет название с приличного — «У Черной Бороды», «Последняя бутылка», «Под мертвой головой» — на завлекательное. В прошлый раз тут размещалось «Знамя ворона». А теперь, извольте видеть, «Шлюхина корма». И как назло, Торо нравится неожиданная перемена, нравятся непристойные шуточки по этому поводу. А еще ему нравится выставлять на посмешище свою новую игрушку. Слава богу, это больше не Кэт. Не Кэт.

С того самого абордажа Шлюха с Нью-Провиденса — не просто шлюха. В ухе ее — серьга, длинные ноги в сапогах каймановой кожи лежат на столе, прямо на засаленной скатерти. И никто не смеет тревожить Кэт, пока она цедит свою законную бесплатную кружку пива.[11] Даже Испанский Бык дает своей женщине возможность насладиться первой выпивкой после тяжелого рейда. Он любовно (Торо! любовно! кто бы мог подумать…) поглаживает круглое женское колено под штаниной из алого, будто артериальная кровь, дамаска.

Кэт прихлебывает дрянное пиво и нарочито громко рыгает. Кабак приличный, а пиво жидкое, точно моча. Что эти испанцы понимают в пиве, раздраженно думает она, равнодушно наблюдая за тем, как команда жестоко и изобретательно издевается над бедным Сесили.[12] Она соскучилась по доброму английскому элю. Но что поделать, покинув Нью-Провиденс убийцей любовницы губернатора, Китти оставила британскую территорию и отдала себя в руки испанцам. С тех пор и кочует по постелям испанцев, испанским кораблям и кабакам с дерьмовым испанским пивом. А еще любуется глумлением испанцев над Билли Сесилом, потомком графского рода Солсбери.

Мальчишка с барка оказался знатен, но живуч. Во многом благодаря Кэт. Пиратка, движимая незнакомым доселе чувством вины, заступалась за парня — каждый раз, когда проявление доброты не грозило репутации Шлюхи Дьявола. Теперь ее звали так. Пута дель Дьябло, иногда — Пута Саграда. Нью-Провиденс был забыт. Ради этого она рубила головы и вешала на реях, сама подносила факел к фитилям, пуская корабли на дно, участвовала в справедливом разделе добычи, являя команде удивительное для женщины безразличие к драгоценностям и забирая себе лучшее оружие, что удавалось захватить.