Анна Малышева - Конкистадоры

– Постойте! – Журналист вдруг вспомнил свой опыт работы в горячих точках. Рискованные репортажи, подпольные интервью. То, что помогло ему заработать имя, не сдаваться, идти напролом. – Мы прорвемся! Меня не тронут, я лицо официальное. Вы пойдете со мной. Если с вами что-то сделают, я такое устрою! А уж если на меня посягнут… Тогда будет международный конфликт. Нельзя расстреливать людей только за то, что у них голубые глаза!

– Такое проделывали много раз, и все обходилось, – невозмутимо ответил его сосед. – Я пойду с ними туда, куда должен идти.

– Но почему?! – Журналист вскочил и задел столик. Пустые стопки опрокинулись, одна упала на пол и разбилась, но в их сторону никто не посмотрел. – Как можно быть такой покорной овцой?

Тот посмотрел на него с презрением.

– Овца-то как раз – вы, – спокойно произнес он. – Забрели к волкам и трясетесь от страха. А я не дрожу. Вы там живете спокойно, а я здесь даже во сне не снимаю линзы. У меня трое детей, и младший сын – голубоглазый. Тоже ходит в линзах. Меня вычислили и после расстрела проверят всю семью. Мальчишке конец. И все из-за вас. Хотел помочь… Но…

Он встал и взял со стола сигарету.

– Право оно или не право – это твое Отечество.

Полицейские за окнами оживились, один взял автомат наизготовку. Посетители кафе, которые давно уже только делали вид, что едят и пьют, притихли. В абсолютной тишине мужчина положил взятую сигарету обратно на столик.

– Они, думаю, дадут мне закурить, – сказал он почти свысока. – Как-никак земляки. И возможно даже… Кто-то из них носит линзы.

И вышел. Журналист оцепенело наблюдал, как незнакомец подошел к полицейским, поздоровался с каждым за руку, и все трое двинулись вдоль по улице, туда, где над стеной, окружившей Северные кварталы, уже побледнело рассветное небо.

Так вы там побывали? Недурно, верно? Я-то, как мэр, туда не хожу, но, конечно, все знаю. Проституция, выпивка… А как быть? У нас тут сплошь шахтеры, работа тяжелая, нужно ведь расслабиться. Это компромисс, главное, в город заразу не пускать. Простите, о чем вы?.. Да как вы могли подумать?! У нас смертная казнь запрещена! Линзы, глаза?! Ничего не понимаю! Ну, ну, присядьте, выпейте воды! Вот так… Это все жара, к ней нужна привычка. Ну и нервные вы, северяне!

Еще не уехали? Не думал, что опять увижу вас в музее… В Северных кварталах были? Вот так у нас и живут. Радости там, работа – здесь. Что?! Расстрелы?! Позвольте заметить, о нас болтают всякое, но не всему нужно верить! Постойте-постойте! Не нужно так шуметь, или не уедете отсюда! Что? Я ничего не говорил. Вам послышалось. Не стоит шуметь, вот что я сказал. Линзы! К чему нам линзы?! У вас тепловой удар! Вам никто и не поверит!

Вы не могли узнать ничего, чего не знал бы я, директор краеведческого музея!

Ой, здравствуйте! А я на работу. Как время провели? Понравилось у нас? Нет, я бегу, уже дали третий гудок, а мне в нижний забой. Я откатчица, уголь катаю в вагонетках. Завтра пойдете к нам, в Северные кварталы? Смотрю на вас, и прямо мурашки по коже – никогда таких голубых глаз не видала. У нас их все прячут… Нет, пустите руку, ничего я такого не говорила!

Наверное, рады, что домой едете? Устали от нашей жарищи, вид у вас очень не того… Ничего, скоро уж отправим ваш состав, вот эти два товарных пропустим…. А как приедете, расскажите там, на Севере, что у нас тоже люди живут и работать умеют, как следует, и отдыхать от души… А дурного не говорите. Дурное не вечно, как пятно на стене – замазал известкой, и нет его больше. Главное, стена стоит. А вот и зеленый свет дали!

…Одолев последнюю узенькую ступеньку, Морис обрадовался, что из двух параллельных лестниц, ведущих наверх, выбрал именно эту, прижатую к глухой желтой стене первого этажа. Взобраться в контору можно было по любой, но эта, только эта его привлекла. Почему? Обе вели в одно и то же место. Одна из них явно была лишней и делала лишний поворот, удлиняя путь. «Как нелепо!» – мелькнуло у него в голове. Однако, сделав выбор, мальчик ничуть в нем не сомневался. Только эта лестница! Только эта! Морис не знал, как попал в это странное место, сочетавшее в себе водяную мельницу, торговую контору и мучной лабаз, но зато отчетливо понимал, что отсюда надо побыстрее выбраться, иначе он опоздает к ужину, и мать будет очень недовольна.

«Наверное, возвращаясь домой с прогулки, я задумался и свернул не в ту сторону. Но ничего – мне укажут дорогу. Вот и люди!»

На крыше, превращенной в широкий, чисто выметенный дворик, женщина средних лет развешивала на веревке отжатое белье. Она была одета, как деревенская прислуга, в полотняную сорочку и широкую домотканую юбку. Увидев маленького незнакомца, женщина не удивилась, а положила мокрые руки на веревку и спокойно уставилась на Мориса. Ноги ее тонули в собственной густой тени, похожей на еще один таз с бельем. Настоящий тазик, почти пустой, стоял рядом, на чистых каменных плитках двора. Стирки было немного.

– Извините, я заблудился. Никогда не знал, что в наших местах есть такая мельница. Не понимаю, где я. Не подскажете, как вернуться на шоссе? – вежливо спросил ее Морис.

Та покачала головой.

– А кто-нибудь может подсказать? – продолжал он, показывая на дверь в теневой стене второго этажа. – Там контора вашего хозяина?

Она снова покачала головой. Морис решил, что из-за скрипа мельничного колеса и грома льющейся воды служанка не расслышала его, и повторил вопрос. Тогда она кивнула и снова застыла так неподвижно, что показалась нарисованной. Морис пригнулся, пролезая под веревкой, загораживающей дверь, и мельком подумал, что нет смысла сушить белье в воздухе, где висит столько водяной пыли, что солнце не прогревает его.

За дверью оказалась пустая комната, без мебели, с единственным не занавешенным окном, сквозь пыльные стекла которого лился приглушенный свет. Это место явно не служило конторой, и прохода отсюда в другие комнаты не было. Мальчик пожал плечами, решил, что служанка глуховата, и подошел к окну.

Теперь он смотрел сверху на ту лестницу, которую вначале отверг. Она тоже поднималась, но не так высоко, как узкая, и вела на площадку, откуда можно было пройти к глубокой арке, плиты перед которой были усыпаны мукой. Арка служила амбаром и фундаментом для домика, где располагалась контора, и для огромного ребристого колеса, все перебирающего падающую с высоты воду.

И в этом странном, слишком высоком расположении колеса и плоского, змеевидно изогнутого канала, поднимающего гонимую колесом воду, чтобы дать ей низвергнуться и снова включиться в мельничный цикл, Морис почувствовал что-то неправильное. «Здесь, в Голландии, много мельниц, но такой я не видел никогда. Мой отец таких, во всяком случае, не проектировал. Если бы он был здесь! Кажется, с колесом что-то не так, но оно все-таки работает. Что бы о нем сказал отец как инженер-строитель? А… Вот об этом?» Только теперь, внизу, чуть слева, Морис заметил глухой, огороженный тонкой аркадой угловой балкончик. Балкон как балкон, но только с первого взгляда. К чему он? На него нельзя было попасть, в стене – ни двери, ни окна. Разве что спрыгнуть с крыши, где служанка развешивает белье? Нет, можно разбиться. Взобраться по гладкой стене с верхней ступеньки широкой лестницы? Невозможно, для этого нужно превратиться в муху. Балкончик был недоступен и бесполезен.