Чарльз Уильямс - Сошествие во Ад

Паулина видела только древнюю старуху, скорчившуюся на земле. Старуха зашевелилась и попыталась заговорить, с ее губ срывалось бессмысленное бормотание, которое вдохновенный Данте приписывал стражам всех кругов ада. Ангельская сила, заключенная во плоти Паулины, лучилась из глаз девушки. Ее разум и чувства еще не совсем освоились со своей ангельской сущностью, но именно она руководила ее мыслями и действиями. Сполохи великой силы озаряли ее изнутри, пронизывали кровь, творя новое единое тело, спасенное тело. А вот чувства безнадежно отставали. Им еще долго предстояло расти и крепнуть, достичь совершенства и только тогда наполнить все ее существо, да и всю вселенную великим восторгом любви. Пока же Паулина думала, чувствовала и действовала скорее в земных категориях, чем в небесных.

Лилит, чье монотонное бормотание прервало появление сияющего видения, впустившего в ее обиталище солнечный свет, старческими помаргивающими глазками уставилась на дверь. Она увидела оболочку женщины и не разглядела зарождающегося блаженства. С трудом произнося слова, она сразу закинула крючок:

— Я могу вам помочь.

— Очень мило с вашей стороны, — ответила Паулина, — но мне помощь не нужна. Я пришла не для себя.

— Я могу помочь кому угодно, — тут же соврала старуха.

— Вы нужны Аделе Хант, — сказала Паулина.

— Вот беда-то! — воскликнула старуха. — Конечно, я помогу… Но я же не выхожу… Ей придется прийти сюда.

— Она не может, — сказала Паулина, — она больна.

— Я могу вылечить кого угодно, — ответила старуха, — любого. И тебя тоже.

— Спасибо, но мне ничего не нужно, — сказала Паулина.

— А должно быть нужно. Все чего-то хотят. Вот ты, чего ты хочешь?

Паулина вздохнула.

— Вы даже не представляете, насколько я ничего не хочу. Как я могу хотеть чего-то, кроме того, что есть?

Старуха в полумраке зашевелилась, казалось, она хочет подползти к двери. Как бы глубоко ни погружались в иллюзорный мир ее жертвы, сама она погрязла в собственных иллюзиях куда глубже. Даже сейчас, на краю полного краха, она все еще пыталась соблазнить ангельского вестника, посланного к ней. Она опять принялась бормотать, и Паулина с трудом поняла, что ей сулят здоровье, деньги, красоту и удачу, в общем, удовлетворение всех мыслимых человеческих потребностей или хотя бы веры в то, что их можно удовлетворить. Она опять вздохнула. Жаль, что не получается хотя бы для вида захотеть чего-нибудь из предложенного набора, тогда ей легче было бы понять, как действует духовная некромантия Гоморры. Нет, никак не получается. В ней настолько укрепилось чувство вселенской гармонии, полноты и целостности бытия, что отказаться от этого чувства означало перестать существовать.

Старуха, извиваясь, как червяк, пыталась добраться до нее, схватить, уговорить… До Паулины доносился только лихорадочный шепот:

— Все, что хочешь, все, все, все…

— Да ничего я не хочу, — воскликнула Паулина и рассмеялась от невозможности объяснить свое новое знание о мире. — Ну как мне вам объяснить? Я хочу, чтобы все было так, как есть — я имею в виду, для меня.

— Все меняется, — проскрипел пыльный голос. — Только я не меняюсь.

— Конечно, меняется, — согласилась Паулина. — Но даже когда изменится все, пусть оно будет так, как станет. — Она опять рассмеялась от бесполезности своих объяснений.

Смех девушки заставил Лилит замереть, а все существа, набившиеся в хижину, разом повернули головы. Одинокий негромкий смех вихрем пронесся по пещере, вспорол и разбудил здешнюю бесплодную тишину. Воздух зазвенел от наполнившей его силы, стылая неподвижность потеплела; полумрак наполнился сиянием бесчисленных золотых искорок. Безрадостный дух холодного города на равнине пронзила радость сынов Божиих, способная проникать даже сюда. Лилит взмахнула руками и вскрикнула. Ей ответил тонкий слитный вой мертвецов, вой всех мертвых, которые не выносят радости. Сила чистого смысла ударила в основание Холма, и теперь уже взвыли еще живущие, мучимые болезнями духа, и здешние бессмертные, больные навсегда.

Стены сарайчика затрещали. Взвилось облако пыли. Паулина зажмурилась. Пыль ударила ей в нос и заставила чихнуть раз, другой. Когда она пришла в себя и открыла глаза, то увидела, что старый сарайчик лежит перед ней на земле грудой трухлявого, истлевшего дерева. Он не выдержал ее легкого стука в дверь и рухнул.

— Значит, это последний визит? — спросил Стенхоуп.

— Да, — ответила Паулина. — Завтра утром я уезжаю в Лондон.

— Вы говорите, что работа вам понравится, — продолжал Стенхоуп. — Но вы же не представляете, какой она будет? Или представляете?

— Наверное, нет, — сказала она. — Завтра в двенадцать я должна встретиться с человеком дяди, и если он меня примет, сразу же начну работать. Дядя говорит, что пока я могу пожить у них, а потом найду какое-нибудь жилье.

— Вы пришлете мне адрес?

— Конечно. А вы пока останетесь здесь?

Он кивнул, и в разговоре образовалась пауза. Затем Паулина добавила:

— Кажется, сейчас многие хотят уехать.

— Многие, — кивнул он, — но некоторые не могут, а некоторым это и не нужно. Вам, конечно, лучше уехать. Мне — не обязательно. Могу остаться. Здесь есть цветы, книги, есть с кем поговорить, так что чуму можно и переждать.

— Вы не знаете, сколько это будет продолжаться? — глядя на него, спросила она.

Он слегка пожал плечами.

— Если это то, что моя бабушка называла печатями Апокалипсиса, то, может быть, и тысячу лет… Помните, там перед Страшным судом говорится о тысяче лет? С другой стороны, поскольку утверждается, что эта тысяча лет у Господа может стать одним днем, возможно, завтра утром все и кончится.[48] Мы, как в елизаветинской драме, живем, по крайней мере, в двух временных измерениях.

— Как это? — спросила она.

— Как тать в ночи, — ответил он. — По-моему, лучше не скажешь. Что-то крадет у нас наши сны, наши иллюзии, вообще все, кроме реальности.

— Они умрут? — спросила Паулина.

— Не думаю, — ответил Стенхоуп, — разве что — Боже, храни нас всех! — второй смертью. А пока эта чума будет только набирать силу. Мертвых здесь очень много, возможно, поэтому она и началась здесь.

— А Адела? — спросила она. — А Миртл?

— Ну, это им решать, — ответил он.

Паулина грустно улыбнулась и добавила:

— И вам.

— С мисс Фокс я буду говорить о Природе, — сказал он, — а с мисс Хант — об Искусстве. Если они пожелают. Конечно, Хью Прескотт лучше бы справился с мисс Хант. Он такой прагматик… а я даже в раю остаюсь немного августинцем.