Анна Малышева - Конкистадоры

Возмущенная посягательствами на свои права, Каталина, не глядя на то что давно выпал снег, решила покрасить облупившиеся перила веранды. Выйдя из дома с банкой и кисточкой, она обнаружила, что перила покрыты слоем свежей синей краски. В дверях столовой стоял ее муж и курил папиросу, провожая Каталину странным, настороженным и сочувственным взглядом. Из-за его плеча показалась Берналь, худая и побледневшая, но улыбающаяся и живая.

– Я стала так скверно видеть, – надтреснутым голосом обратилась к ней Каталина. – В глазах туман, не различаю даже гор в конце улицы. Но это ведь ты, милая?

– Никаких гор больше нет, – шагнула к ней внучка. – Там низины с болотами, туман поднимается оттуда. Это давно уже другой город, бабушка, на севере. Дом тот же, а город другой – ты и не поняла?

– Скажи, когда я умерла? – потрясенно прошептала Каталина. – Я не заметила!

– Три года назад, бабушка, – ласково ответила та. – Во время эпидемии. Тогда в живых осталась я одна.

– А до этого – в порту Картахены, где мы пытались сесть на корабль, – неожиданно заговорил муж. – Я внес тебя на палубу мертвую, и с тех пор с нами жил твой призрак, а после я сам стал призраком, как и наши дети… И до бомбежки ты умирала много раз, как и я – уже не помню точно, когда и где… Но мы всегда были вместе и ничто нас не разлучало. – Муж протянул Каталине руку, и она, сделав нетвердый шаг, вложила пальцы в его горячую ладонь. – Пройдет время, и кто-то из нас снова перейдет черту, которую называют смертью, за ним потянутся другие, но это значит только то, что мы снова соберемся вместе. Все опять повторится, как повторялось всегда, с тех пор как мы отправились искать это проклятое золото.

И он повел жену в столовую, где уже собралась вся семья. Каталина ясным, внезапно очистившимся от пелены взглядом обвела их всех, заново узнавая Изабеллу-Клару-Эухению, дочь Филиппа I V, и ее венценосного отца, знаменитых де Монтехо – Франсиско-старшего и Франсиско-младшего, подаривших своему государю огромные колонии в неведомых дотоле землях на Востоке. Был здесь и Хорхе де Ланда, прославленный своей жестокостью конкистадор, яростно уничтожавший как самих майя, так и их нечестивые библиотеки, и его брат, монах Диего де Ланда, под конец жизни осознавший ужас преступлений, которые он благословлял, посвятивший себя спасению уцелевших рукописей майя и окончивший дни, дав обет молчания и неподвижности. Здесь были тени Берналя Диаса, завоевателя Ах-Кануля, и Александра Фарнезе, покорителя Антверпена, и Микаэлы Алайо, босоногой монахини, наперсницы Хуаны Безумной… И сама Каталина, и ее муж, всегда предпочитавший любви войну, – все они вновь собрались здесь, в миниатюрном подобии Эскориала, сурового дворца с четырьмя внутренними дворами, непримиримо глядящего в лицо вечности.

Очнувшись от оцепенения, Каталина первой уселась за накрытый к обеду стол. Вслед за ней стали садиться остальные, и шум отодвигаемых стульев смешался с мягким звоном напольных часов, отбивавших очередной полдень, один из сотен тысяч в бесконечной череде.

Или свет угасает, или я с каждым днем вижу все хуже. Небо в маленькой, высоко пробитой отдушине – белое, облака – серые, стены моей темницы – черные. Зеркала у меня нет, и себя самого я не видел никогда, но чувствую, что стар, очень стар. Я уже с трудом выцарапываю этот дневник рыбьей костью на полях пергаментных листов со своими любимыми сказками. Этим сказкам я обязан всем – умением читать и писать (о принципе письменности догадался сам, никто меня не учил), знанием мира (и своего места в нем), плохим зрением (ведь я читал, даже когда смеркалось). Я сам оттуда, из сказок. Позвольте представиться, я – Дракон Амвросий, Император. Долгие годы сижу в каменном мешке, никого не вижу, ни с кем не говорю. Но насколько я одинок, настолько же и неуязвим. Я – Амвросий, символ величия и бессмертия Империи. Сперва я этого не понимал, но когда перечитываешь одни и те же сказки раз за разом, на ум невольно приходят некие мысли. Я напрасно ощупываю свое лицо (или морду), пытаясь понять, какая у меня внешность. Натыкаюсь на ржавый железный намордник, через погнутые прутья которого едва-едва могу схватить с влажного заплесневевшего пола куски протухшей еды. Пытаюсь заговорить на языке, который выучил по книгам, а слышу хриплый рев. Какой у меня голос? Сколько мне лет? Откуда я? Как меня зовут? Имя – Амвросий – я выбрал сам, когда впервые в этой тьме осознал себя КЕМ-ТО и мне стало жутко обходиться без имени. Может быть, прежде у меня было другое… А это упоминалось в одной сказке, моей любимой, так напоминающей мою судьбу, про двух братьев-принцев, один из которых заточил другого в подземелье, чтобы незаконно завладеть троном. Я перечитывал эту сказку до тех пор, пока кусок пергамента не сгнил. Там не было ни начала, ни конца, как нет их и в моей жизни. Прошлое я почти забыл, будущего не знаю. Настоящее – это я сам.

Они – там, снаружи, наверное, догадываются, что я умею и люблю читать. Сбрасывают вниз вместе с едой новые книги. Точнее куски, обрывки страниц, никому не нужные, разрозненные. Иные клочки пергамента отлетают слишком далеко, и я напрасно натягиваю цепь, которой прикован к стене, пытаясь до них дотянуться. И в такие минуты меня мучает не грубый железный ошейник, который надели на меня, как на дикого зверя, нет… Ужасно то, что эти сказки, которые лежат так близко, навеки останутся недоступными и медленно сгниют, как гниет здесь все, как гнию и я. Воды мне не опускают, ее и так предостаточно. Я утоляю жажду, облизывая влажный мох во впадинах своего подземелья, и снова принимаюсь за книги. В эти часы я забываю о наморднике, скрывшем морду (лицо?). Возможно, я единственный Дракон, который научился читать. У меня нет впечатлений, нет друзей, время для меня – условность. Единственная реальность – намордник (за долгие годы так и не сумел его сорвать), еда и еще сказки. И еще – пятно яркого света, разрывающее высшую точку моей каменной темницы, когда бросают еду и рваные листы пергамента. В этом пятне моим слабым глазам ничего не разглядеть, но кажется, там человек. Я могу догадаться об этом по иллюстрациям к сказкам. Он никогда со мной не говорит, а жаль. Если бы я мог услышать человеческую речь! Одно дело – знать, другое – слышать. Мне хочется поговорить, но делаю я это только с самим собой.

Когда так мало впечатлений, невольно делаешь скоропостижные выводы или совершаешь глупости. Но я не таков. Читали балладу о леди из Шелота? Она умерла, потому что устала жить в заточении и не могла больше видеть теней. Смерть красивая, но для женщины, не для меня. Разница между красавицами и драконами в том, что одни находятся под замком, а другие их стерегут. Я нахожусь под замком, но я не красавица. Я никого не стерегу, но я Дракон. Это моя собственная, новая сказка, и я записываю ее очень медленно – руки (или лапы) часто болят от сырости. В очень плохие дни (можно выбирать между плохими и очень плохими), когда пальцы (клешни) не слушаются, ем с пола, через прутья намордника, а чтобы пролистать страницы сказок, сильно дую на них.