Евгений Константинов - Тайна нефритового голубя

Он ожидал, что с последней ступеньки ступит на землю, но под ногами оказался каменный пол, холод которого передался даже сквозь подошвы кроссовок. В полной темноте и тишине он медленно, чуть пригнувшись и выставив вперед руки, двинулся вперед. Почти сразу пальцы коснулись стены, тоже каменной и немного влажной.

«Сыро, как в могиле», – успел подумать Андрей, прежде чем услышал глухой стон-вздох у себя за спиной. Он напружинился и, развернувшись, прислонился к стене лопатками и затылком, готовый закричать и замахать руками и ногами, если кто-то или что-то хотя бы дотронется до него. Капелька пота сползла со лба по переносице и задержалась на кончике носа, не в силах оторваться и упасть. Она набухала все больше. Андрею казалось, что звук при ее падении на пол будет ужасно громким, и он боялся смахнуть ее или хотя бы сдуть, уверенный, что как раз в этот момент неведомое набросится на него.

Стон повторился. Теперь уже слева и как будто за углом, и, не прерываясь, перешел в гулкое бормотание. Андрей стоял и слушал. Он уже не хотел ничего выяснять, но лишь мечтал поскорее очутиться снова на улице, а еще лучше – у себя дома.

– Узри-узри-узрии! Узриии! Узрииииии! – раздалось совсем рядом. Невольно сделав два шага влево, теперь уже по земляному утрамбованному полу, Андрей нащупал угол стены, очень медленно заглянул за него и увидел, словно плавающие в воздухе на уровне плеч две растопыренные пятерни. Длинные корявые дрожащие пальцы наглаживали что-то, зеленовато-светящееся. Потом будто бы прикрыли это светящееся маленькой дверцей и, резко сжавшись в кулаки, мгновенно исчезли.

– Девушка, ты нашла его? – раздался вдруг хрипатый старческий голос. Андрей понял, что вопрос обращен к нему, и в панике метнулся обратно, к выходу из каменного подвала, успев лишь заметить тускнеющий силуэт летящего голубя на том самом месте, где секундой назад видны были дрожащие пальцы…

Человек, грубым голосом читающий молитву, был высокого роста и богатырского сложения, его густые черные волосы, низкий нахмуренный лоб и суровый взгляд заставляли думать, что это скорее какой-нибудь дремучий разбойник, но только никак не святой патриарх града Москвы и всеа Великия, и Малыя, и Белыя России Никон. Раскачивая золотое, в драгоценных каменьях кадило, он кропил освященной водой место престола, где должен был быть водружен «великий древянный» крест, и впоследствии воздвигнут Воскресенский собор.

Год назад Роман Федорович Бобарыкин продал святейшему патриарху в вотчину Новгородского и Иверского монастырей Подмосковное село Воскресенское с окрестными деревнями и пустошами. Места эти были столь прекрасны и замечательны, что побывавший здесь тишайший Великий Государь и Великий князь Алексей Михайлович написал своему «собинному другу» Никону собственною рукою: «яко благоволи Господь Бог исперва место сие предуготовати на создание монастыря; понеже прекрасно, подобно Иерусалиму».

Святейший же Патриарх Никон, получив царское писание, вложил его в серебряный ковчежец, чтобы оставить в вечное благословение в основании храма – града Иерусалима Нового. Не только будущий монастырь, но и окрестности, в соответствии с замыслом Никона, получили палестинские названия: холм к востоку от будущего монастыря назвали Елеоном, гору на севере – Фавор, Зиновью пустошь переименовали в деревню Капернаум, а речку Истру – в Иордан. Сам холм, где заложили Новоиерусалимский монастырь, получил название Сион, а сад вокруг него стал Гефсиманским.

Происходило это летом 1657 года. В приготовлении к закладке каменного Воскресенского собора – копии храма Гроба Господня в Иерусалиме участвовали сотни и сотни крепостных крестьян. Они заготавливали лес, камень, глину, делали кирпичи, жгли известь. По берегам Истры вырубались вековые деревья, подсыпался и укреплялся монастырский холм, размечалось место основания храма, копались рвы под фундамент…

И вот 18 октября 1657 года на холме Сион собралась огромная толпа. Было прохладно. Лучи осеннего солнца успели растопить утренний иней, но земля и серо-желтая трава все еще были сыроваты, отчего многие мужики и бабы зябко переминались с ноги на ногу.

В центре толпы святейший Патриарх Никон и облаченные в роскошные черные с золотом святительские одежды священники, водружая крест в приготовленный на месте будущего престола ров, пели:

Люди истово крестились, отбивали поклоны, шепотом повторяли молитву. Кроме жителей окрестных деревушек Софатово, Котельниково, Макрушино, Рычково, было здесь много людей пришлых из дальних вотчин с Валдая, с Украины, с Белоруссии, со всей России. Все они, подчиненные всесильной патриаршей власти, были вынуждены на неведомо какое время покинуть свои семьи, дома, хозяйства. Всем им предстояло строить уже третий, после Иверского и Новгородского, самый большой и величественный, по замыслу патриарху, монастырь.

И хотя дело это было богоугодное и каждому за труды его обещалось вечное на небесах блаженство, не все глядели с почтением и благоговением на уже вкопанный в землю восьмиконечный деревянный крест с вырезанными на нем именами государя Всероссийского Алексея Михайловича и Святейшего патриарха Никона. Были и такие, кто наблюдал за происходившим и равнодушно, и непримиримо-сурово, и даже злобно.

Но если бы вдруг поющий молитву патриарх обратил взор свой с небес на окружающих его людей, то наверняка встретился бы с одним, горящим откровенной ненавистью взглядом.

Так смотрел сухощавый сутулый мужик лет сорока с растрепанными черно-седыми волосами, одетый, как и большинство простых людей, в штаны из сермяги и видавший виды заячий тулуп, из-под которого виднелся ворот красной холщовой рубахи. Руки в потертых кожаных рукавицах он держал на плечах двух мальчиков лет шести-семи, стоявших перед ним.

Звали мужика Фаддей Солодов. Мальчиков – Андрей и Егор. Почти три месяца добирались они из далеких вологодских лесов к месту нового строительства. Торопились в Новый Иерусалим, чтобы не опоздать ко дню закладки Воскресенского собора и своими глазами увидеть, как патриарх возложит краеугольный камень в его основание.