Хилари Бэйли - Невеста Франкенштейна

Та же гордость внушила мне мысль, что я смогу решить эту страшную проблему, создав для своего чудовища женщину. Я так много возомнил о себе, что полагал, будто смогу исправить свою первую ошибку, если направлю все силы на создание женщины для уже сотворенного мной мужчины, некой франкенштейновской Евы, которая соответствовала бы моему чудовищному франкенштейновскому Адаму.

Гордыня, это все гордыня! Эта смертоносная гордыня погубила моих жену и ребенка и теперь убивает меня!

«Сделай мне невесту! Мою невесту, мою невесту!» Даже сейчас, когда я лежу здесь, в ушах моих продолжает звучать его сердитое бормотание, как будто он до сих пор со мной сидит прямо в этой комнате. А может, оно так и есть, ведь он до сих пор на свободе, и он переживет своего создателя! Знает ли об этом он сам? Думаю, что да!

Тогда, на Оркни, живя среди бедных рыбаков, населявших тот маленький поселок, среди людей, в своем невежестве и злобе не уступавших индейцам из самых воинственных племен Америки, я решил спрятать мое чудовище и создать для него прекрасную невесту.

Человек, у которого есть деньги, может достать все, что пожелает. И вот я получил информацию о том, что где-то во Франции умерла молодая женщина, которой было всего лишь девятнадцать лет от роду, и мне могут предоставить ее тело. Как мне сообщили, она была деревенской девушкой, приехавшей в Париж, чтобы зарабатывать себе на хлеб песнями и танцами. Но в Париже ее соблазнили, она забеременела и покончила с собой. Но я до сих пор не уверен, что эта смерть стала результатом самоубийства. Узнав, что я готов заплатить за тело, мои пособники вполне могли посодействовать тому, чтобы бедная девушка умерла. Но я не задавал лишних вопросов, так как отчаянно желал продолжать свой эксперимент. Мне не терпелось обрести контроль над созданным мной чудовищем и улучшить его природу. Да, я создал человека, но человек этот был уродлив и страшен. Мне казалось, что новое творение позволит мне все исправить. И вот я, воспользовавшись услугами лодочника, жадного до золота, отплыл во Францию и вернулся оттуда с безжизненным, но абсолютно неповрежденным телом прекрасной молодой женщины. У меня не было необходимости придавать ей форму, как в предыдущем случае, нужно было лишь воспользоваться открытой мною техникой, которую я уже успешно применял, и оживить это бездыханное тело. На этот раз я не задавался кощунственной целью, как ранее, создать человека и уподобиться Богу. Но, совершая это нечестивое дело, я насмехался над самим Иисусом Христом, вернувшим к жизни Лазаря.

Кто-то может спросить, что плохого в том, чтобы вернуть жизнь одному из творений Божиих? Не является ли это всего лишь еще одним шагом вперед по сравнению с тем, что делает врач, поклявшийся спасать человеческие жизни? Да, именно это и сказал я тогда самому себе.

Но неудачи преследовали меня, и я рад, что покидаю наконец этот жестокий мир. Кто бы мог подумать, что через семь лет после того, как я уехал из Оркни, Дональд Гилмор, сын того самого рыбака, которого я нанимал для перевозки женского тела, окажется в Лондоне, и не просто в Лондоне, а на пороге того самого дома, в который я входил? Подумать только, он узнал меня и рассказал обо всем, что было ему обо мне известно!

Там, на Оркни, я держал свое чудище в сарае, под замком, и оттуда непрестанно раздавались его крики и рев. Я же тем временем создавал ему пару, предварительно удалив все следы ребенка, которого носила умершая женщина. И вот она стояла передо мной, живая и теплая, — жена для моего чудища. Она оказалась так прекрасна… такими мягкими были ее волосы, такой нежной кожа. О, как прекрасна она была! А по той причине, что из мозга ее были стерты все воспоминания, она вновь пришла на этот свет невинной, абсолютно невинной. Когда она вышла из бессознательного состояния, посмотрела мне в глаза (первым, что она увидела в своей новой жизни, было мое лицо) и улыбнулась мне, ее улыбка была невинной улыбкой ребенка.

В этот самый момент меня осенило — с такой остротой и силой, что даже боль прошла по всему моему телу, — что я не смогу отдать этого ангела тому зверю, который сидит в сарае. Тогда мне казалось: единственное, что он способен с ней сделать, — это убить ее. А если и не убить, то сделать себе подобной, превратить, несмотря на всю ее красоту, в такое же омерзительное создание, каким был он сам. «Она моя, — подумал я тогда. — Она принадлежит мне, а не ему!» Так один грех повлек за собой второй.

А в это время в сарае, зная, что моя работа продолжается, чудище мое ревело все громче, все настойчивее… Я вынужден был послать людей, чтобы те его успокоили, но и после этого он не затих. А я между тем только и думал о том, как обучить созданную мною женщину (которую столь кощунственно именовал я Евой). Я думал, как научить ее говорить, дать ей все необходимые знания, чтобы она могла составить мне пару. Но по прошествии всего лишь нескольких дней, еще ничего толком не понимая, она устремилась в сарай, туда, где лежал на соломе мой заключенный. Вечером мне приходилось запирать на замок двери, дабы она не могла выскользнуть ночью во двор и мне не пришлось снова находить ее в сарае, лежащую на соломе вместе с этим зверем, замерзшую и не осознающую, что она творит. Когда он кричал и звал ее, она все время смотрела по сторонам и пыталась понять, откуда раздаются эти крики, срывалась с места и пыталась убежать, убежать к нему.

Я не мог, ни за что не хотел отдать ее этому зверю. И тогда я понял, что, до тех пор пока это проклятое существо будет привлекать ее к себе, она не полюбит меня по-настоящему. Так я пришел к выводу, что мне необходимо избавиться от своего уродливого Адама, и, когда это случится, она, моя Ева, действительно станет моей. Я стал мыслить, подобно сумасшедшему, и, как это и бывает с сумасшедшими, сам того не замечал.

Возможно, я убил бы его, но местные жители в этом диком местечке заподозрили что-то неладное. Они решили, что я занимаюсь магией, и даже Гилмор мог заартачиться и отказаться помочь мне избавиться от трупа. Но как бы там ни было, это существо создал я, и оно принадлежало мне! Однако что-то не позволяло мне разрушить свое творение собственными руками. Я уже предпринимал подобную попытку за много лет до этого. Но все окончилось иначе — он убил меня, а не я его.

Тогда я отвез его в Дублин, напоив лекарством и спрятав в деревянный ящик, и там, в Дублине, выпустил. Сказав, что он мой слуга, я предъявил ему обвинение в краже часов, и его обыскали. Часы, конечно же, у него нашли, так как я сам их ему подсунул. Я отдал его в руки местных властей, которым и предстояло решать, что делать с ним впоследствии: повесить или заключить в тюрьму. Меня мало интересовало, что они решат, ибо единственным моим желанием было избавиться от ненавистного мне существа. Он абсолютно не понимал, в чем его обвиняют и что вообще происходит, а на допросе просто стоял, гримасничая и бормоча что-то невнятное.