Черные зубы - Кассандра Хоу

Гниющие столики были заставлены открытыми пластиковыми контейнерами, набитыми всевозможной снедью: тефтели, свиная вырезка, блестящие белые ломти куриной грудки, кубики маринованного тофу, целая рыба во льду, поблескивающая тускло-серебристыми глазами, сирлойн-стейки, ребрышки, тонкие ленты говяжьей нарезки и даже мраморное мясо вагю, редька дайкон, тонны шпината, пекинская капуста, тысяча и один сорт грибов. В уголке, на периферии пиршества, расположились сердца, рубцы, потроха и печень, такие свежие, что, казалось, вот-вот зашевелятся.

Уж если глумиться над историческим памятником, то по-крупному.

— С сыром все вкуснее. Налетайте. Давайте просто макать все мясо в сыр. Замутим фондю. У меня тут шесть видов сыра. Крафтовая хрень. Вы, ребята, ведь способны оценить безбожно дорогое скисшее молоко, верно? — Лин потряс пластиковым пакетом, набитым чем-то трапециевидным.

Филлип, скрестив ноги, сидел напротив.

— Кошка!

Лин вскочил, гибкий, текучий, как вода. Паркур, как он сообщал мне в умопомрачительно жизнерадостных мейлах, стал его новой религией. Это не случайно, уверял Лин. Боевые искусства определяли его прошлое. Фриран будет править его будущим. И если Лин был единственным, кто улавливал смысл этого умопостроения, вины самого Лина в том не было. Он обогнал свое время, обогнал моду, обогнал нас: у него были работа на Уол-стрит, жена с Уоллл-стрит и купленный в кредит особняк с садиком на барочном балкончике.

— Лин!

— Кошка!

Но это все равно был мой Лин, и когда он притиснул меня к своей груди, я, ни капли не удивившись, поняла, что и я тоже по-прежнему его Кошка. Я пробормотала ему в плечо его былое прозвище, обняла его, втянула ноздрями его запах. Лин пах межконтинентальным перелетом — пóтом, пробивающимся из-под корки дезодоранта, чуть сбрызнутым туалетной водой.

Он отпустил меня и тут же приобнял за плечо. Усталость его выдавали лишь синеватые тени, залегшие под глазами.

— Фаиз еще в другой комнате? — спросила Талия.

Мы повернулись, вновь отложив, спрятав с глаз долой шесть лет сложных отношений, и все ради стыдливой невесты. Талия возвышалась над нами с улыбкой, натянутой, как полицейская оградительная лента, помада капризно выделялась на смуглой коже. Из дорожного платья Талия переоделась в юкату^[12], безупречно подогнанную по фигуре, на просторах темно-синей ткани сгорали в огне белые мотыльки. Когда она бросила взгляд на мое лицо, ее улыбка померкла — и совсем пропала, когда Талия заметила Лина.

— Кто в другой комнате? — спросил Лин.

— Он был твоим шафером на свадьбе.

— Да у меня было человек шестнадцать шаферов. Не могу же я их всех помнить. Это же мероприятие было, в конце концов.

— Ты заставил его лететь в Исландию. — Губы Талии сжались в тонкую линию.

Лин крепче обхватил мое плечо:

— Я всех заставил лететь в Исландию.

— Ты здесь находишься из-за Фаиза. Мы женимся! Ты поэтому сюда и приехал!

— Ах, вот оно как. — Лин украдкой взглянул на меня и ухмыльнулся. — Я-то думал, я сюда летел просто с Кошкой увидеться.

Я застыла столбом, ожидая, когда Талия это заметит и губы ее нальются состраданием. А Лин, счастливый обладатель чистопородной жены и безупречной жизни, до сих пор пребывающий в ослеплении от вечерних огней Манхэттена, ничего не заметил.

— Мы хотели сделать ему сюрприз, когда он только выйдет из машины. — Талия, не теряя надежды, переключилась на Филлипа. — Мы хотели что-то сделать для вас, ребята. В том смысле, что это полное безумие с вашей стороны — устроить нам японские каникулы. Даже еще и с полетом первым классом.

Я перебила:

— Технически это Филлип…

— Да-да. Богатый мальчик взял на себя бремя расходов. Но вы же все помогали, все старались изо всех сил. И это очень много значит для меня. Для нас. Вы даже не представляете. — Лицо Талии смягчилось — превосходная актерская игра. Она приложила руку к сердцу. — И вот мы решили сделать для вас кое-­что. Вот только Фаиз пропускает свой выход.

В груди у Талии помещалась целая энциклопедия вздохов, страдальческих «ах» и «ох» со своими тонкими нюансами и уникальной этимологией. Она провела рукой по волосам, вздохнула в третий раз, в четвертый. Дальше я потеряла счет. Взгляд Талии уткнулся в меня, в изгибе ее подведенных бровей сквозило обвинение. «Это ты виновата», — было написано на ее мрачном лице. Обжалованию приговор не подлежал.

— Я здесь! Извините!

Донесшийся из-за сёдзи голос Фаиза был мгновенно заглушен пронзительным визгом расщепляющегося дерева, рвущихся изъеденных червями волокон. Перегородка справа от нас дрогнула и рухнула. Без помпы. Без ущерба архитектуре здания. Даже облако серой пыли не поднялось в воздух. Коснувшись пола, перегородка лишь издала громкий шлепок, похожий на звук, раздающийся в момент встречи ладони со щекой.

Мы замерли, как перепуганные зайцы.

— Черт! — сказал Фаиз.

Морок прогнал Лин. Он разразился беспечным лающим смехом. И этого оказалось достаточно. Мы пришли в себя и с наслаждением погрузились в болтовню, как в бассейн с успокоительным.

Фаиз стоял, улыбаясь нам поверх учиненного им погрома, — без малого шесть футов стыда и горького раскаяния. В руках он бережно держал стопку плоских прямоугольных коробочек, обернутых золотой фольгой. Каждому из нас он отвесил поклон:

— Извините.

На сей раз мы рассмеялись хором, словно опьяненные тем, что остались в живых. Филлип поднялся, подошел к Фаизу и ткнул его в плечо так сильно, что Фаиз выронил свою ношу. Украшенные блестками и ленточками подарки полетели на пол. Но Филлип непринужденно подхватил их на лету — одной рукой, без малейших усилий: чемпион пришел на помощь лузеру.

— Вот так, — с излишней веселостью шепнул Лин, — и появляются на свет суперзлодеи.

Еда оказалась столь же прекрасна, как исходивший от нее запах; в этом декадентском разнообразии восхитительно было все, вплоть до бульона. Отвар из зелени, мяса и костного мозга обладал таким потрясающим вкусом умами^[13], что оторваться было практически невозможно, но мы все же смогли, потому что было много всего прочего. Мы ели, пока наши животы не раздулись, а опьянение не начало спадать. Лин то и дело уговаривал нас попробовать сыры и нарезал данаблю и камамбер с халапеньо любому, кто проявлял хоть малейшую видимость интереса. Остатки он пустил на запеканку по-гонконгски: расплавленным маскарпоне полил свинину, рис и горьковато-сладкие грибы