Людвиг Павельчик - Тропами ада

И, хотя было совершенно очевидно, что все произошедшее являлось лишь напоминанием Гудрун о ее обещании, которым она безрассудно пренебрегла, и доказывало, что нет ничего глупее, чем смеяться над мифами и легендами, бывшая подруга казненной и на сей раз была непреклонна в своей решимости не потакать воле убиенной и, убедив подруг в обоснованности своих действий, оставила становящийся артефактом медальон в том месте, где он и был найден, а именно во рту мнимой самоубийцы. С ним та и была похоронена. Надо ли говорить, что жители деревни оставались в полном и, убеждена, счастливом неведении всех этих подробностей?

Следующей стала Амалия. Пришел и ее черед оплатить свой порыв гнева начала октября, казавшийся тогда столь уместным и необходимым, но обернувшийся трагедией не только растерзанной девятнадцатилетней девочки, но и ее убийц.

С распоротыми от промежности до горла животом и грудью и вывалившимися наружу внутренними органами она лежала, являя собой поистине ужасное зрелище, прямо посреди собственного двора, где на нее и наткнулся годовалый сын, который, устав кричать, отправился на поиски матери на еще неверных ногах и, преодолев кучу преград, нашел вожделенное тело. Визг перепуганного ребенка, оставшегося в этот день круглым сиротой, перепугал соседей, а через полчаса в доме и во дворе уже невозможно было протолкнуться от наводнивших их жителей деревни, проклинавших убийцу и клявшихся люто отомстить, что было смешно.

Смешно, ибо лишь Гудрун и Марии была ясна нелепость этих слов и тщетность подобных попыток, так как лишь они обладали информацией о личности убийцы, но, по известным причинам, не могли этого озвучить.

Подтверждения же догадок долго ждать не пришлось – Гудрун знала, что искать. Не дожидаясь, пока толпа придет в себя и исследует растерзанное тело, она, не обнаружив ничего во рту покойной, запустила руку в волосы подруги, красота которых когда-то сводила с ума местных ловеласов, уступая лишь таковой известной особы, и, без жалости вырвав целый клок, быстро спрятала за пазуху запутавшийся в них золотой медальон, внутри которого ухмылялся незабвенный Роберт Линхоф – одна из ключевых фигур всей этой дикой истории.

Поход на кладбище также ничего не дал – могила Литиции была нетронутой и можно было не сомневаться, что известный предмет не был добыт оттуда физическим путем. Ясно было одно – попытки похоронить медальон и вместе с ним воспоминания ни к чему не приведут, ибо, по всей видимости, мертвые заодно друг с другом и загадки их мира перестают быть таковыми лишь после вступления в их молчаливое сообщество, где Литиция и Амалия уже нашли свое место. Посему было бесполезным отдавать медальон на хранение покойнице, в чем оставшиеся в живых могли уже дважды убедиться, и нужно было искать другой выход, ибо оставлять жгущий руки артефакт у себя, дожидаясь предсказанного казненной возвращения покойника, Гудрун по-прежнему не желала, хотя в свете последних событий уже не сомневалась в том, что и это дикое предсказание когда-то сбудется. Но меньше всего теперь она собиралась угождать этой злосчастной парочке – Патриции и Роберту, помогая им объединить свои адские силы. Оскал потустороннего зла не пугал ее более, но внушал отвращение и непреодолимое желание воспрепятствовать осуществлению планов бывшей подруги, задавленной когда-то ею собственноручно.

Желая проверить одну из догадок или же, вернее, подтвердить таковую, Гудрун показала портрет Патриции сыну убиенной Амалии, для чего ей пришлось отыскать его в доме родственников отца, приютивших крошку до прояснения ситуации. Ребенок не овладел еще премудростями речи, но то, как он отскочил и зашелся в крике, пытаясь укрыться под подолом держащей его за руку тетки, лучше всяких слов сказало Гудрун, что дама, грозно взирающая с портрета, малышу знакома, причем явно не в связи с принесенными ею когда-либо сладостями.

Так или иначе, Гудрун стремилась избавиться от медальона. Она не могла заснуть, зная, что дьявольская притягивающая беду вещица находится в ее доме и, глядя на собственного ребенка, несчастная женщина содрогалась от мысли, что и он, возможно, скоро останется совсем один на свете, допусти его мать еще одну ошибку, череда которых сопутствовала ей все последнее время.

Магические ритуалы, могущие отвести беду, были Гудрун незнакомы, а единственный известный ей человек, пользующийся репутацией колдуна и ясновидящего и живущий в одном из соседних поселков, с отчаянной поспешностью закрыл перед нею ворота, едва бросив взгляд на добытый ею из-за пазухи медальон, что окончательно лишило ее способности рассуждать.

Поездка к морю отняла у нее несколько дней, не позволив даже присутствовать на похоронах Амалии, что вызвало недоумение несведущих сельчан, мнение которых, впрочем, было ей с некоторых пор безразлично. Решив захоронить медальон, когда-то украшавший шею ее гордой подруги, в море, Гудрун предприняла последнюю попытку покончить со всей историей, терзавшей ее жизнь. Попытку, как оказалось, столь же тщетную, как и все предыдущие.

С легким всплеском погрузился мастерски обработанный кусок золота в темные глубины, через несколько мгновений круги на поверхности воды исчезли и, казалось, кроме шрамов на сердце да заставляющих содрогаться воспоминаний ничего более от злосчастной реликвии не осталось. Но только казалось…

Была весна тридцать третьего года. Со времени гибели Амалии прошло около четырех месяцев и зеленая трава, пробившаяся как на могилах подруг, так и у черно-серого камня на берегу тихой реки, у которого были захоронены останки Патриции Рауфф, явилась еще одной прослойкой, отгородившей реальность от мутного прошлого. Казалось невероятным, что под этой нежно-зеленой жизнью, робко проглянувшей сквозь серый прах почвы и стремительно набиравшей силу, может биться нечто темное и жуткое, нечто, мятущееся в гулких коридорах ада и ждущее своего часа, чтобы восстать и подчинить себе все живое.

Дружба между Гудрун и Марией не ослабла – слишком многое их связывало – но встречаться друг с другом они стали значительно реже, что тоже было понятно – воспоминания становились острее и мучительнее в эти моменты, а мазохистскими наклонностями ни та ни другая не отличались. Было вполне достаточно непродолжительного чаепития раз в пару месяцев, более с целью убедиться, что все в порядке, нежели с желанием общаться. Обе сильно постарели за это время – цветам ухоженного сада невозможно сохранить красоту и аромат, будучи пересаженными в пески пустыни или промерзшую почву тундры, и морщины, раньше времени прорезавшиеся на их лицах, были свидетельством тому.