Мисс Кэрью (ЛП) - Эдвардс Амелия

Как только я пришел к этому решению, прозвенел первый звонок к ужину, и, сунув письмо в карман, я спустился в гостиную.

Я не собираюсь описывать званый ужин леди Бьюкенен. Он был великолепен и пуст, какими обычно бывают деревенские званые ужины, где половина гостей — соседские священники, а другая половина — сквайры, в чьей жизни имеется единственное развлечение — охота; на которые все мужчины приходят усталыми и голодными после двенадцатимильной поездки; где дамы ничего не едят, а джентльмены много пьют; разговор переходит от модных шляпок к урожаю. Однако я нашел возможность шепнуть сэру Джеффри на ухо свою великую новость как раз перед тем, как мы спустились в столовую; и когда мы присоединились к дамам после кофе, я обнаружил, к некоторому своему удивлению, что леди Бьюкенен, миссис Макферсон и мисс Кэрью все об этом знали.

— Полагаю, мы должны поздравить вас, мистер Дандональд, — сказала жена моего друга, освобождая мне место на диване рядом с собой, — но вы должны высказать нам соболезнования. Мы безутешны в связи с перспективой потерять вас.

— Вы забудете своих английских друзей, — укоризненно сказала миссис Макферсон.

— Боюсь, не так скоро, как мои английские друзья забудут меня, — ответил я. — У изгнанников память длиннее, чем у тех, кто остается дома среди тех, кого они любят.

— Тогда почему они уезжают? — спросила мисс Кэрью с равнодушной улыбкой. — Почему они не остаются дома с теми, кого любят?

— Изгнанники, мадам, — ответил я, — не всегда могут выбирать. Иногда случается, что они бедны, а иностранное золото лучше, чем ничего. Иногда же случается, что те, кого они любят, не любят их.

— В этом случае, я полагаю, иностранное золото утешает их, — засмеялась мисс Кэрью. — Дерево-пагода покрывает множество печалей, не так ли?

— Я смогу лучше ответить на этот вопрос через двадцать пять лет, — сказал я, — если я так долго протяну на рисе и карри.

— Двадцать пять лет! — повторила леди Бьюкенен. — Вы, конечно, не собираетесь оставаться в Калькутте четверть века?

— Я думаю, вполне вероятно, что, когда я поселюсь в Индии, то не буду спешить возвращаться, — ответил я. — Я убежден, что человек, который хочет преуспеть в жизни, должен принять решение о том, чтобы обосноваться в каком-то месте. Странник не заводит ни друзей, ни состояния, а я не хотел бы жить ни без того, ни без другого.

— К концу двадцати пяти лет я стану старой, седой и бабушкой! — сказала леди Бьюкенен.

— И я буду старым и желтым, и, возможно, дедушкой, — ответил я.

— Вы не должны жениться в Индии, мистер Дандональд! — воскликнула миссис Макферсон с деланным ужасом.

— Почему бы и нет, моя дорогая мадам?

— Потому что мужчина, который женится в Индии, это все равно, что леди, которая заходит в деревенский магазин и покупает вещь, которая была в моде в прошлом году!

— Я очень признателен вам за предупреждение, — ответил я с притворной серьезностью. — Возможно, когда мне понадобится жена, вы любезно возьмете на себя труд выбрать и прислать ее мне. Любой образец, который вы выберете, разумеется, будет самым модным.

— Я буду рада выбрать для вас жену, мистер Дандональд, — сказала вдова, смеясь, — и сделаю для этого все, что от меня зависит.

Я ответил какой-то шуткой, встал и ушел.

Я перенес это легко и с улыбкой, но мое сердце переполнялось горечью. Она едва произнесла дюжину слов, но даже это были слова почти нарочитого безразличия. Если бы речь шла о конюхе или простой гончей Джеффри Бьюкенена, она бы проявила некоторый слабый интерес к ним. Можно было бы предположить, что обычная вежливость требует именно этого. И все же обычная вежливость не побудила ее произнести ни слова поздравления или пожелания добра джентльмену, который оказывал ей всевозможное внимание, который, безусловно, не сделал ничего, чтобы заслужить ее неудовольствие, и который почти три недели жил под одной крышей и ел за одним столом с ней.

— Как она восприняла эту новость, Фил? — нетерпеливо спросил мой друг, подходя ко мне. — Кажется, ей жаль, что ты уезжаешь.

— Простите! — эхом отозвался я. — Она заботится об этом так же, как Венера Гибсона — или Британия на пятифунтовой банкноте! Сказать по правде, Бьюкенен, я думаю, что я ей не нравлюсь, поэтому чем скорее я уеду, тем лучше!

— Невозможно, чтобы вы ей не нравились, мой дорогой друг! — воскликнул сэр Джеффри. — Этого просто не может быть.

Я пожал плечами и постарался сделать вид, что меня это не особенно волнует.

— Разве можно пожелать большего, чем такой благородный, красивый, умный молодой человек, как вы, Фил? — горячо продолжал мой друг. — Меня удивляет, почему она не летит к вам с распростертыми объятиями, но что касается неприязни к вам… Я не могу этого понять — клянусь своей душой, не могу. Но кто может понять женщину?

— Действительно, кто? — за исключением Эдипа и мсье де Бальзака. Вам не нужен партнер для роббера?

— Нужен, но разве вы не предпочтете остаться с дамами?

— Нет, спасибо. Сегодня вечером я предпочитаю гостиной комнату для игры в вист.

И вот я сел, с глухим священником и парой сквайров графства, и весь вечер играл в вист, чтобы больше не видеть мисс Кэрью.

В день, назначенный для моего отъезда, я поднялся рано, проведя почти бессонную ночь и стремясь уехать как можно быстрее и тише. Сейчас мне хотелось покинуть Сеаборо-корт даже сильнее, чем три недели назад, когда я принял приглашение сэра Джеффри. Нет, я бы многое отдал, чтобы вычеркнуть эти три недели из своей жизни, ибо с тех пор моя глупая любовь превратилась в настоящую страсть, угрожавшую бросить тень на все мое будущее. Я жалел, что вообще приехал сюда. Я жалел, что полюбил ее. Я хотел бы никогда ее не видеть. Я хотел бы никогда не слышать ее имени.

«Тем хуже для меня! — подумал я, выглянув из окна своей спальни тем ранним солнечным июльским утром и наблюдая за ленивой волной на пляже внизу. — Отлив! Тем хуже для меня!»

Я спросил себя, действительно ли это так — действительно ли я не выиграл, даже в своем разочаровании и печали? Моя печаль, вероятно, останется со мной навсегда; но разве я не был в то же время отрезвлен, возвышен, очищен? Не должен ли я впредь принимать жизнь более серьезно? Не должен ли я, благодаря этому самому служению любви, которое стоило мне так дорого, научиться выполнять свою долю мирской работы более достойно и полно, чем я до сих пор пытался это делать?

Я искренне и горячо вопрошал свое сердце, и ответ пришел без паузы или подсказки. Я чувствовал, что стал и сильнее, и мудрее; что я впервые надел тогу зрелости; и что я буду, насколько у меня хватит сил, стремиться к своему настоящему будущему и жить настоящей жизнью среди своих собратьев.

Охваченный этим порывом, я схватил ручку и бумагу, написал, что согласен на назначение в Индию, и выразил намерение отправиться по суше в начале августа, чтобы добраться до Калькутты за две недели до той даты, когда должен буду приступить к исполнению своих обязанностей. Сделав это, я упаковал свою одежду и бумаги; и, обнаружив, что до завтрака еще оставалось почти два часа, положил письмо в карман, тихонько спустился по лестнице, вышел через боковую дверь и пошел по дороге, ведущей в ближайший городок, где была почта.

До Йоксби было долгих четыре мили, и путь лежал в основном по унылой вересковой пустоши, поднимающейся чередой естественных террас, разделенных тут и там низкими каменными заборами и пересекаемых одними из худших дорог, по которым я когда-либо ходил в своей жизни. Большие стада овец, разбросанные по пустошам, и время от времени одинокий фермерский дом нарушали однообразие; но это была скучная прогулка, и я не пожалел, когда, добравшись до почты и опустив письмо в почтовый ящик, повернул назад и снова начал спускаться к морю.

Дорога домой показалась мне вполовину короче. Сомнения, неуверенность, неопределенность в суждениях исчезли; и сам факт того, что было слишком поздно оглядываться назад, принес с собой чувство облегчения. Я повторял себе снова и снова, шагая под яркими солнечными лучами раннего утра, что отныне должен думать только о тех обязанностях, которые я принял — что менее чем через месяц я буду в пути — что не пройдет и десяти недель, как я окажусь на месте своих будущих трудов — что прежде всего я должен научиться забывать свою безнадежную, бесцельную, бессмысленную любовь к мисс Кэрью!