Роман Канушкин - Страх (Сборник)

Светает, яркие расписные челны стаскиваются со своих песчаных лежбищ в изумрудную воду, полную утренней неги. Но сигнала к отплытию все нет. Степан Тимофеевич сидит на берегу со сплетенными ногами, подобно фигуркам божков, которые Емеля видел у степных табунщиков. Вокруг атамана какие-то непонятные люди, они останутся на берегу, и больше их никто не увидит. Емеля опять слышит, или ему кажется, что слышит этот низко гудящий звук. Он иронизирует, но не встречает у казаков отклика, такое, мол, было всегда и такое приносило удачу. Огромное красное солнце поднимается из-за моря. Тут же на поверхности воды появляется множество веселых бликов, они образуют слепящую дорогу, сваливающуюся за горизонт. По ней уйдет караван. Утренний ветерок крепчает, казаки ставят паруса. Стеклодув вдруг понимает, как он боится этой ожидающей их впереди громады воды. Но челны долго идут вдоль берега, Емеля успокаивается, потом он видит белых кобылиц с рыжею гривой, таких, как у черкеса Назира, только сейчас их много, и они несутся по песчаному пляжу Каспийского моря. Емеля вспоминает, что оставил в лагере украденную у табунщиков пищаль и, несмотря на обладание кремневыми пистолетами лучших французских мастеров и дамасским ятаганом, он сожалеет о забытом. Казаки поют песню об удалом атамане, ходившем по морю; это потом, через пару веков, песня станет протяжной и скорбной, а сейчас в ней бьют боевые барабаны да нарастает ожидание предстоящей битвы.

Все же Емеле милее суша, и на берегу, уже в персидских владениях, он вновь выказывает себя героем. Последний подарок судьбы: в критический момент сабельный удар валит с ног атамана, ранение Разина не опасно, но казаки могут быть рассеяны. Стеклодув с пистолетом в одной руке и обагренным свежей кровью ятаганом в другой не дает атаману времени, он вместо Разина ведет казаков за собой. Емеля также ранен, но сахарно-щербетный город взят. Степан Тимофеевич поспевает лишь к концу баталии. День жаркой битвы закончен: еще никогда добыча не была столь обильной, никогда сокровища Юга не сверкали так ослепительно. Время пришло. Расположившись вокруг и внутри поверженного города, казаки начинают пир. Во главе его – Емеля. Бьют барабаны, Разин неожиданно быстро напивается, и теперь он, лихой атаман, потерявший зубы, на постели из смятой травы и брошенного на землю конского седла. Емеля подходит к спящему Разину, шутки ради примеряет шапку атамана. Казаки смеются и кричат: «Любо!». Емеля входит в шатер персидской княжны.

Далее нам известно, что этот последний поход продолжается, горят разоренные города, потом шах откупается от Емели. Пора вести голытьбу обратно. Шапка атамана все же остается у Разина, хотя всем ясно, что у казаков теперь новый атаман. Ежедневные пиры сопровождают этот путь назад. Как-то разгоряченный Емеля решает покончить с Разиным, его останавливает персидская княжна. – Не трогай его, – просит женщина, и в ее гордых глазах Емеля видит лишь нескрываемую жалость, этот человек разговаривает с богом.

В другой раз к Емеле подходит сам Степан Тимофеевич.

– Мы ходим по морю с мертвяком, – грустно говорит Разин. – Из-за него все теперь кончится.

Емеля принимает это, как готовность атамана передать свою судьбу и жизнь в его руки, и ничего не отвечает.

Пиры теперь происходят не только во время ночных стоянок, по обычно бурному, но сейчас на удивление спокойному Каспию идет пирующий караван. И в самой большой расписной лодке – чета молодых любовников, много чудачеств вокруг них, много веселья, и где-то в тени навеса сидит угрюмый атаман.

Потом приходит утро, когда челны поворачивают на слепящую солнечную дорогу, опрокидывающуюся за горизонт. Емеля не обращает на это внимания, рулевые опытны и вряд ли допустят ошибку. Пир продолжается, казаки поют песню об удалом атамане, Емеля подпевает хору. Солнечные блики играют на небесно-голубой глади воды. Появляется Разин с кубком в руках. На нем тот самый расшитый птицами яркий халат, который Емеля видел в первую их встречу. Степан Тимофеевич мрачен. Он пригубляет кубок, потом посылает за княжной, Емеля удивлен самоуправству, но решает подождать. Княжна появляется из навеса, в ее черных глазах непонятная Емеле покорность.

– Скажи, Фати, – обращается к ней Разин, – действительно ли тебе так люб Емелька, прозванный Стеклодувом?

Княжна молчит.

– Вижу, что люб, – тихо говорит Разин. – Тогда целуй его на глазах у всего Мира и ступай за ним.

Княжна не шелохнется, но двое казаков берут ее под руки и подводят к Емеле. Разин снова пригубляет кубок, на устах его появляется улыбка.

– Целуй! – произносит он властно, казаки толкают княжну к Стеклодуву.

Емеля все еще ничего не понял, он видит слезы в глазах княжны, слезы падают ему на грудь, скатываются вниз, пока ее горячие губы целуют Емелю страстно и нежно.

– Что ты, Фати? – удивлен Емеля. – Что ты?

– Мой милый, мой бедный, – тихо шепчет княжна.

Появляется Назир. В руках у черкеса та самая украденная у табунщиков пищаль. Атаман подхватывает княжну, и пораженный Емеля видит в ее глазах отсвет совершенно неземной любви. Он пробует удержать ее, но их руки размыкаются. Назир запаливает фитиль. И тогда до Емели доходит смысл того, что уже давно поняла княжна: пищаль была у Назира с самого начала, ее взяли с собой именно для сегодняшнего дня. Емелю предали, возможно, насмехаясь над ним, ему позволили возвыситься, потому что он давно был приговорен, и «мертвяком» называли именно его.

– Прощай, Фати, – произносит Разин, – прощай, любушка моя. – Он смотрит на нее с улыбкой, полной печали, а потом, резко повернувшись, бросает княжну за борт. Казаки не прерывают песни. В это же мгновение черкес поднимает пищаль. Пораженный Емеля успевает лишь вскочить на ноги и увидеть глаза возлюбленной, перед тем как море примет ее. Мертвяк… Возможно, он и был им с самого начала, потому что эти черные солнца, Емеля теперь убежден, – последнее, что ему суждено увидеть на белом свете. Больше на утреннем небе Стеклодуву не отведено ни одной счастливой звезды.

Назир стреляет. Его взгляд не выражает ничего.

Вася Клюев отодвинул последний кирпич. Диггерский фонарик, который должен был сиять у него посреди лба, съехал на бок. Белозерцевой все это вдруг перестало казаться привлекательным.

– Почему здесь так мокро? – сказала она в отместку. – Это канализация?

– Грунтовые воды, – прошептал Вася Клюев, – Т‑с-с, не кричи.

– Я не кричу, дурак, что ли? А где мы, долго еще?