Александр Варго - Невыживший (сборник)

Шаркая, словно старуха, она прошла внутрь. Нога задела что-то, послышался звук покатившейся бутылки. Ковер, постеленный на полу, был завален всевозможным хламом. Складывалось впечатление, что в квартире Свириных вообще никто никогда не убирался.

– Вон она, – сказал Кирилл, тыча костылем куда-то в угол. Настя направила в эту сторону фонарь, осветив облезлую коляску с погнутой рамой и кривыми колесами.

Настя закрыла нос рукой – вонь в комнате стояла непередаваемая.

«Там никого нет. Никого нет», – мысленно убеждала она себя.

Но в том-то и дело, что в коляске кто-то был.

Она шагнула вперед, и фонарик в ее руках дрогнул.

Существо, находящееся в коляске, недовольно захныкало. Кирилл подошел к столу, взяв с него полувыдавленный пакет сгущенного молока, и потащился к коляске.

– Лена голодная, – ухмыльнулся он.

Сюсюкая какой-то бред и роняя капли слюны, он вытащил откуда-то чумазую соску. Выдавил на резиновый сосок сгущенки, после чего подмигнул Насте:

– Будеф колмить?

Настя сделала еще один шаг. До коляски осталась пара метров.

– Кто это, Кирилл? – свистящим шепотом произнесла она.

Слабоумный открыл влажный от слюны рот, чтобы ответить, но его слова внезапно заглушил взрыв безумного хохота, который тут же затих.

– Она меня уфнала, – расплылся в идиотской улыбке Кирилл. Он подергал за резиночку с прицепленными на ней погремушками.

– Кто… это?! – повторила Настя. Еще один шаг.

Она уже видела, как под тентом шевелится что-то темное, бесформенное.

– Это наша мама, – сказал Кирилл. – Мама Лена. – Его лицо стало озабоченным, он потянул носом воздух. – Лена описалась, – с видом знатока сообщил он.

Настя, покачиваясь, подошла вплотную к коляске. Внутри кто-то тяжело дышал. Хрипло, с отдышкой, словно страдающий астмой.

– Катя? – Настя не узнала собственный голос – надсадный скрип вилки по кафелю. – Катя!

На нее невидяще уставилось опухшее лицо с гноящейся коростой вместо носа. Очевидно, свет для этого существа был слишком ярким, и оно закрыло глаза, при этом разинув морщинистый рот, будто готовясь что-то проглотить. В это мгновение Настя почему-то подумала о голодном птенце в гнезде, которого мать намеревается покормить червяком.

Кирилл торопливо сунул в глотку существа соску, и оно с готовностью зачмокало.

Дебил удовлетворенно кивнул. У него был вид человека, выполнившего свой долг на высшем уровне.

– Что… – Настя с трудом выдавливала из себя слова, – что с ее языком? И зубами?

– Их нет, – просто ответил идиот. – Их вытафил папа. Лена куфалась.

– Кусалась, – машинально повторила Настя. Она потрясенно вглядывалась в черты лица лежащего в коляске существа. Это была женщина. Седые космы грязной паклей закрывали ее лицо, и Настя вдруг подумала, что она должна во что бы то ни стало посмотреть ей в глаза. Но чтобы это сделать, ей придется вытащить эту беднягу наружу…

Она протянула руку, неожиданно уткнувшись пальцами в широкий кожаный ремень.

– Сними его! – крикнула она Кириллу, и тот, испуганно мигая, подчинился. Пока он возился с пряжкой, седая женщина выплюнула соску. Она шумно дышала и широко улыбалась, как ребенок, но от этой страшной ухмылки Насте хотелось с воплем выбежать, даже не выбежать, а вылететь пулей из этой жуткой дыры, спрятаться в тихом спокойном месте, закрыв лицо руками, чтобы больше никогда не видеть этого обезумевшего животного выражения.

– Ленка, пенка, колбаса, – бормотал Кирилл, снимая ремень с пленницы и начиная разматывать склизкие от грязи тряпки, в которые она была завернута, словно гусеница в кокон. – На веревочке… оса.

– Где ее… – Настя икнула, боясь даже продолжить свою мысль, – …ноги?

Кирилл не удостоил ее ответом, продолжая разворачивать тряпки. Запах испражнений стал более резким, и желудок Насти подскочил прямо к глотке, грозясь выплеснуть наружу недавний ужин.

Ног у женщины не было. Покрытые сыпью и болячками костлявые руки скованы наручниками. Когда ее распеленали, она начала жалобно хныкать, елозя культями по изгаженным лохмотьям. Кирилл оглянулся по сторонам и, кряхтя, поднял с пола початую бутылку водки. Открутив пробку зубами, он сунул горлышко женщине в рот. Давясь и кашляя, та сделала пару глотков, после чего немного успокоилась.

– Где ее ноги?! – срывая голосые связки, провизжала Настя. Ей казалось, вот-вот, и она рухнет в обморок.

– Их нету, – последовал лаконичный ответ. Кирилл коснулся дряблой груди женщины, и ее рот разъехался в стороны, как гнилой разрез.

– Папа так всегда делал, – важно сообщил он и потянул за булавку, которой был проткнут сморщенный сосок. Пленница заверещала, но тут же угомонилась, захихикав, будто все происходящее было частью какой-то увлекательной игры.

– Уйди, – процедила Настя, но Кирилл продолжал стоять, возбужденно пялясь на несчастную. Из его рта снова потекли мутные ручейки.

– У нее уже… уже плохие сиси, – запинаясь сказал он и наморщил лоб, будто силясь вспомнить что-то чрезвычайно важное. – Некрасивые. – В его круглых, выпученных глазах, испещренных красными прожилками, промелькнула какая-то мысль, и он облизнулся: – Покажи мне. Покажи свои.

Настя окинула его ненавидящим взглядом.

– Заткнись, ублюдок, – прошипела она. – Где ключ? Ключ от наручников?

– Нету его. Папа выкинул.

Кирилл тупо ухмыльнулся и неожиданно наклонился ближе, словно желая поцеловать Настю. Она оттолкнула его. Потеряв равновесие, мужчина упал, но улыбка с его лица не исчезла. Не сводя плотоядного взора с Насти, он запустил левую руку в шорты, нащупывая пенис, и вскоре его дыхание стало шумно-прерывистым.

– Пошел вон! – заорала Настя. – Урод!

Вне себя от ярости и страха, она ударила его ногой, и Кирилл, ойкнув, отполз к шкафу. Его рука между тем продолжала совершать энергичные движения. Наконец по его телу прошла дрожь, глаза закатились, он выдохнул, а на его засаленных шортах расплылось влажное пятно.

Настя ошарашенно смотрела на кривляющуюся в коляске женщину. Она совершенно растерялась, не зная, что предпринять дальше.

«Не верю… Боже мой, неужели это Катя? Моя сестра?!»

Она хотела вытащить ее, но покрытое синяками и ссадинами тело калеки было настолько липким от пролежней и жира, что несчастная все время скользила в ее пальцах. С таким же успехом она могла бы попытаться выудить арбуз из таза с подсолнечным маслом.

– Катя? Катюша, это ты? – глотая слезы, спрашивала Настя, но та лишь корчила гримасы, словно обезьяна в зоопарке, издавая визгливо-блеющие звуки. Наконец ей удалось взять на руки беснующийся обрубок, и она с содроганием положила его на продавленный диван. Женщина мгновение внимательно смотрела на свою неожиданную спасительницу, затем начала хихикать, выдувая слюнные пузыри.

Покачиваясь на ватных ногах, Настя достала телефон и набрала отца.

– Давай же, – бормотала она. – Ну, просыпайся, соня! Алкоголик чертов!

Когда Антон Сергеевич наконец взял трубку, он долго не мог понять, чего от него хочет дочь. Когда слова Насти все-таки дошли до него, он тут же отключился и через пять минут был в квартире Свириных. Молча подошел к дивану и, упав на колени, долго и неотрывно смотрел на седую калеку, которая, в свою очередь, изумленно таращилась на вновь прибывшего гостя.

Грудь отца взымалась и опускалась, словно кузнечные меха, зубы скрипели, готовые раскрошиться под давлением сжимающихся челюстей. Затем он встряхнулся, словно выныривая из ночного кошмара, и глаза его наполнились слезами.

– Катенька? – прошептал он, погладив ее своей грубой ладонью, и женщина тонко взвизгнула, как попавшая под колесо кошка. Она выставила вперед руки, скованные наручниками, словно пытаясь как-то защититься от странных незнакомцев, которые выдернули ее из привычной среды.

Антон Сергеевич не отрывал завороженного взора от кривых, обломанных ногтей пленницы, от незаживающих язв, оставленных стальными «браслетами», от синяков, изжелта-застарелых до свежих, насыщенно-фиолетовых.

Потом повернулся к Насте. Взгляд его был расфокусированным.

– Вызывай «Скорую», – проскрежетал он. – Где… где Владимир?

– Он умер. В коридоре.

Антон Сергеевич с трудом поднялся на ноги. Схватив настольную лампу, он, шатась, вышел в коридор и, не говоря ни слова, принялся колотить ею труп. Спотыкаясь, Настя приблизилась к нему и вцепилась в локоть:

– Уже поздно, он мертв. Остановись!

Однако ослепленный ненавистью отец не слышал ее, продолжая кромсать голову своего соседа. Абажур, треснув, слетел после второго удара, плафон из голубоватого стекла разлетелся вдребезги, и торчащие осколки, словно зубы хищника, после каждого взмаха оставляли глубокие порезы на мертвой плоти. Когда лампа раскрошилась, отец принялся топтать оскаленное лицо Владимира.

– Папа!! – взмолилась Настя. – Папа, перестань!!! Не надо!!