Мария Галина - Куриный Бог (сборник)

И он налег на шест. Их лодка рванулась вперед, задрав хищный нос…

Лодка скользила по поверхности воды, оставляя за собой темную полосу в парчовой густой ряске.

— Мы уже близко. — Ингкел поднял шест.

Лодка по инерции еще какое-то время двигалась, потом замерла. Слышно было, как волны плещутся о борта.

— Впереди пустая вода, — сказал Ингкел, — никакого отряда нет.

— Ты уверен? — спросил Фома.

— Да, маленький бард. Я вижу смотровые вышки белоруких. Ах, какая славная будет битва!

— Я плохо вижу, словно сгущаются сумерки или слезы застят мне глаза…

— Но ты же бард, с бардами всегда так. Они видят ухом.

— Ты хочешь сказать… — Фома запнулся.

— Ты будешь старейшим своего гнезда. Ты будешь петь королеве. Ты прекрасен. Она прекрасна. Зачем тебе глаза?

Значит, я слепну, понял Фома. Я думал, это от слез. Я думал, это пройдет. Но это не пройдет… никогда. У меня осталось мало времени. Но я не убью себя. По крайней мере, сейчас. Королева прекрасна? Кто ее видел? Только бард, а он слеп, как крот.

— А сам ты когда-нибудь видел королеву, Ингкел?

— Если я выживу, — сказал Ингкел, — если я не умру со славой и с честью… тогда я стану старейшим. Я стану старейшим, и попаду на запретный остров, и увижу молодую королеву.

— Только тогда?

— Только тогда. Но старейших мало. Остальные всегда умирают. Так заведено, ведь много старейших не нужно. Быть может, — добавил Ингкел задумчиво, — после того как ты спел нам, все будет по-другому? Мы все станем старейшими? Мы войдем к вашим женщинам и обнимем их. Ах, как хорошо ты спел про любовь, маленький Фома! — В подтверждение своих слов он поднес к губам кончики пальцев.

— Погляди, Ингкел, — сказал тогда Фома, — мне плохо видно, но я слышу какой-то шум в ивняке.

И когда Ингкел привстал в лодке, вытягивая шею, Фома поднял свой шест и с размаху ударил Ингкела по беззащитному затылку. Ингкел мягко осел — голова свернута набок, глаза открыты, и тогда Фома подхватил его на руки, пристроил его голову себе на колено и ладонью закрыл ему глаза.

— Я люблю тебя, Ингкел, — сказал Фома.

Он перегнулся через борт и положил Ингкела на воду. Тот мягко погружался на неглубокое дно, волосы шевелились, точно водоросли; руки и ноги, обтянутые рыбьей кожей, провечивали сквозь зеленоватую воду — белые рыбы-ленты. Лицо его, просвечивающее сквозь зелень, было мирным и нежным. Потом над ним сомкнулась тьма.

Фома тихо запел:

Он взял охапку копий и высыпал их в воду; копья легли на дно, взбаламутив ил, и он больше не видел лица Ингкела.

Фома ударил шестом, и лодка, которая стала легче на одного воина, рванулась вперед по нейтральной полосе чистой воды.

Наблюдательная вышка была защищена высокой сеткой из колючей проволоки. Прожектор на башне — точно круглая луна за пеленой туч. Глядеть на него было не больно, а в голове вместо медного гонга звучал тихий звон разбивающегося стекла. Словно падала и разбивалась ваза, красивая разноцветная ваза с Суши, которую он в детстве взял в руки, чтобы налюбоваться как следует, и не удержал.

Фома, обратив лицо к прожектору, выпрямился в лодке, расставил ноги, чтобы не упасть, и закричал:

— Эй, на вышке!

— Стой где стоишь! — отозвались с вышки. — Кто ты такой, парень?

Прожектор чертил дугу света, открывая чужим взглядам одежду из рыбьей кожи, его собственную бледную кожу и волосы, подвязанные, как для битвы.

— Перевертыш! — ответил он.

Рядом раздался всплеск. Пуля ушла под воду, окруженная серебряными пузырьками. Следующая уже не будет просто предупреждением, подумал Фома.

— Сюда идут кэлпи! — Лодка плясала на волнах в свете прожектора. — Много кэлпи. Объявляйте тревогу! Тревогу всем! Всем постам! Поднимайте вертолеты!

— Что ты врешь, парень?! — крикнули ему с вышки. — Они сроду не нападали открыто. А вчера мы задали им такого жару, что они не скоро очухаются.

— Я говорю правду! — захлебывался слезами маленький мальчик в нем. — Пожалуйста, поверьте! Сюда идут кэлпи, они всех убьют, их много, я сам видел…

— Я открываю ворота. Проходи, только быстрее.

Заскрипел ворот, секция решетки поднялась настолько, чтобы в нее мог, пригнувшись, проскочить человек на лодке, и вновь опустилась.

Фома зачалил лодку у подножия вышки; наверх вели железные скобы, они оставляли на руках следы ржавчины. Сколько железа, подумал он. Зачем столько железа, когда можно договориться с деревом?

— Стой спокойно, парень, — велели ему, — руки за голову!

Чужие руки быстро, профессионально обшарили его.

— Так и стой! Если ты вырос у кэлпи, они могли научить тебя всяким чудны́м штукам…

— Я бард, — сказал он, — бардов не учат убивать. Но сюда сейчас придут кэлпи, тысячи кэлпи, и каждый умеет убивать. Пожалуйста, свяжитесь с остальными постами, ну пожалуйста!

Один из дежурных пожал плечами и сел к рации. Фома видел только его спину и голову в венце наушников. Остальные по-прежнему держали Фому под прицелом.

— Я опередил их ненамного, — сказал он, — они скоро будут здесь. И они готовы умереть.

— Это мы им обеспечим, — пообещал дежурный. Далеко за горизонтом взвыла первая сирена, вскоре все пространство вокруг оказалось пронизано их ядовито-желтым пунктиром.

— Ну вот, все в порядке. Объявлена общая тревога. Почему ты плачешь, парень?

Я дважды предатель, думал Фома. Сперва потому что я пел для них, а теперь потому что убиваю их. Но лучше так… ведь они самоубийцы, они готовы умереть и умрут, но мой отец останется жив. И никто не примет мою маму за дочь-сестру.

Внизу к шуму волн примешался грозный крик наступающих кэлпи. Отсюда он казался бледно-красным, точно размазанный след светлой артериальной крови.

— Ты был прав, парень, — удивленно сказал дежурный, — никогда такого не видел! — Он был еще очень молод и родился уже после последней войны. — Да их тысячи!

— Все кэлпи Дельты! — согласился Фома. Он отчаянно тер лицо, горевшее от слез и стыда. — Погодите! Я хочу с ними поговорить!

— Ты хочешь пулю? — спросил молодой дежурный.

— Нет! Дайте мне мегафон. Я попробую остановить их. Я бард.

— Какой еще, на хрен, бард? Что ты несешь, малый?

— Я их бард! Они не могут воевать без меня.

— А ты, значит, от них сбежал. Ну-ну… Я такого наглого вранья еще в жизни не слышал!