Линкольн Чайлд - Натюрморт с воронами

Именно этим путем воспользовались индейцы, после чего совершили ритуальное самоубийство, предварительно завалив вход камнями. Не знаю как, но Шейла Свегг, раскапывая индейские курганы, наткнулась, к своему несчастью, на этот вход и проникла в пещеру. – Пендергаст развел руками. – Конечно, Джоб был потрясен, впервые увидев перед собой живого человека. Он никогда не видел никого, кроме матери, и его поразил вид постороннего. Он убил ее, но сделал это не преднамеренно, а из инстинктивного чувства страха перед неизвестным существом. А потом Джоб нашел тот вход, через который Шейла Свегг проникла в пещеру, и вышел в совершенно незнакомый ему мир. Можете представить себе, что испытал он в этот момент? А все из-за того, мисс Краус, что вы не потрудились объяснить ему суть происходящего.

Она продолжала плакать и кивать головой.

– Итак, Джоб вышел из пещеры и сразу же окунулся в неизвестность. Он впервые в жизни увидел звезды на небе, деревья вдоль ручья, побродил по кукурузному полю, почувствовал дуновение ветра и впервые ощутил запах знойного канзасского лета. Как это отличалось от того, к чему Джоб привык в своей душной пещере за пятьдесят один год жизни! А потом он вдруг увидел вдалеке сверкающие огни Медсин-Крика. В этот самый момент, мисс Краус, вы окончательно потеряли контроль над сыном. Впрочем, это рано или поздно происходит в каждой семье, но вашему сыну было уже за пятьдесят, и он превратился в чрезвычайно сильного, мощного и необузданного монстра, для которого не существовало никаких преград и ограничений. Джинн был выпущен из бутылки, и теперь никакими силами его нельзя было загнать туда. Джоб все чаще и чаще выходил в этот неизведанный мир и исследовал его доступными и привычными для себя способами.

Мисс Краус горестно вздохнула. Все молча наблюдали за ней. Ветер на улице постепенно затихал, и только далеко за пределами города все еще раздавались раскаты грома.

– Когда была убита первая женщина, – неожиданно сказала Уинифред Краус, – я и представить себе не могла, что это дело рук моего Джоби. А потом... Потом он сам сообщил мне об этом.

Он был так взволнован в тот момент, так счастлив. Он рассказал мне о том удивительном мире, который обнаружил за пределами пещеры. О, мистер Пендергаст, Джоб не хотел никого убивать, он просто не знал, что это такое, и воспринимал все это как интересную и увлекательную игру. Конечно, я пыталась объяснить ему, но он ничего не понимал.

Она снова разрыдалась.

Пендергаст немного подождал, а потом продолжил:

– Когда он вырос, вы решили, что незачем посещать его так часто, как прежде. Два или три раза в неделю вы приносили ему пищу и все прочее, но к этому времени он уже сам вполне мог позаботиться о себе. Пещера стала его родным домом, и Джоб прекрасно научился выживать в этих жутких условиях. Но при этом он оставался дикарем, так как не мог отличить добро от зла и не имел понятия о морали.

– Я пыталась объяснить ему, – прервала его Уинифред Краус. – Я не жалела сил, чтобы обучить его и подготовить к нормальной жизни. – Она снова зарыдала, раскачиваясь взад-вперед.

– Есть вещи, мисс Краус, – возразил Пендергаст, – которые нельзя объяснить на пальцах. Их надо наблюдать, видеть, прочувствовать, пропустить через себя. Кстати, а как Джоб повредил спину? Во время своих игр в пещере или упал, когда был маленьким?

Уинифред Краус тяжело вздохнула.

– Он упал со скалы, когда ему было десять лет. Мне тогда казалось, что Джоб умрет, я даже хотела вызвать врача, но...

Ее прервал сиплый, почти срывающийся на крик голос шерифа Хейзена:

– А что он вытворял на кукурузном поле? Почему обставлял свои убийства загадочными знаками? Что все это значит?

Уинифред угрюмо покачала головой:

– Не знаю.

– Полагаю, мы никогда не узнаем, что было у него на уме, – сказал Пендергаст. – Похоже, это была форма самовыражения, своеобразный способ заявить о себе и тем самым удовлетворить свою болезненную потребность в игре. Вы сами были в пещере и видели, как аккуратно Джоб раскладывал на каменных полках и выступах самые разнообразные предметы, включая кости, черепа, стрелы и игрушки. Именно поэтому он никогда не следовал хорошо известным образцам, характерным для типичных серийных убийц. Более того, у него никогда не было строго определенной концепции убийства, просто он претворял в жизнь свои болезненные, психопатические и совершенно лишенные моральных принципов бредовые идеи.

Уинифред Краус напряженно молчала, понуро свесив голову, и Кори стало жалко ее. Она вспомнила давние рассказы о том, каким строгим и даже жестоким был отец мисс Краус и как часто он избивал ее за малейшие проступки. Настоящий тиран, он не проявлял к дочери ни малейшего сочувствия. А девочка сутками сидела взаперти на верхнем этаже дома и беспрестанно плакала, не понимая причин жестокости отца. Это происходило давно, и люди всегда осуждающе покачивали головами, рассказывая об этой семье. И все же мисс Краус осталась доброй и отзывчивой старой леди, словно и не было у нее такого мрачного детства.

Пендергаст кружил по гостиной, изредка поглядывая на заплаканную Уинифред Краус.

– Нам известно лишь несколько случаев подобного обращения с детьми – в частности, воспитанный волками ребенок из Аверона и девочка Джейн Ди, которую мать-шизофреничка четырнадцать лет держала взаперти в подвальной комнате. Эти случаи свидетельствуют о том, что такое воспитание порождает необратимые психические и неврологические травмы, связанные с отсутствием нормального общения с другими людьми и дефицитом языковой практики. Что же касается Джоба, то он пострадал еще больше, поскольку его не познакомили с внешним миром.

Уинифред опустила голову на руки и застонала.

– О, мой бедный малыш, мой маленький Джоби! – В гостиной повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь громкими всхлипываниями Уинифред. – Мой маленький мальчик, мой бедный Джоби!

Кори услышала вдали завывание сирены, и в ту же секунду гостиную залил яркий свет фар автомобилей. Резко заскрипели тормоза, и раздались шаги врачей «скорой помощи» и спасателей из пожарной команды.

– Ну-, как вы тут, в порядке? – спросил появившийся на пороге гостиной огромный пожарный в специальном костюме. – Мы только сейчас освободили дороги от завалов и наконец-то... – Он внезапно умолк, увидев окровавленного и забинтованного с ног до головы шерифа Хейзена, обливающуюся слезами хозяйку дома и всех остальных, пребывающих в состоянии шока.

– Нет, – ответил Пендергаст, – мы далеко не в порядке.

Лучи заходящего солнца заливали Медсин-Крик. На смену урагану и дождю пришла обычная для этой поры жара. Небо очистилось, и только свежесть и прозрачность воздуха напоминали о приближении осени. Уцелевшую после жуткого урагана кукурузу уже скосили, и город наконец-то освободился до следующего сезона от испытанной всеми летом клаустрофобии. Тучи мигрирующих ворон садились на скошенное поле и лакомились остатками зерна. Высокие стебли кукурузы уже не заслоняли острых шпилей лютеранской церкви, которая стояла на окраине города.

Неподалеку от церкви находилась узкая улочка с двумя рядами трейлеров. Среди них был и маленький передвижной домик Кори Свенсон. Она лежала на диване и дочитывала книгу, начатую еще в июне. В комнате было свежо: в открытое окно проникал прохладный воздух. Кори перевернула последнюю страницу, и в этот момент в церкви зазвучала органная музыка, затем запел местный хор. Так обычно начиналась вечерняя служба.

Кори улыбнулась, узнав сильный голос Клик Расмуссен. Это была первая служба их нового пастора Тредуэла, который прибыл в город совсем недавно, но уже успел завоевать расположение прихожан. Кори рассмеялась, вспомнив замечательную историю, которую ей рассказали, когда она лежала в больнице. Однажды утром прежний пастор Уилбер проводил поминальную службу по безвременно почившему Смиту Людвигу. На службе присутствовали родные и близкие журналиста. Даже его дочь прилетела издалека по такому случаю. В этот момент из зарослей кукурузы вышел оборванный, грязный, исхудавший и заросший, но все же живой Смит Людвиг и направился прямиком в церковь. Первой его увидела дочь и тут же упала в обморок. Все остальные разбежались от страха, а больше всех досталось пастору Уилберу: оцепеневшего от ужаса беднягу хватил апоплексический удар. Ему, вероятно, показалось, что перед ним призрак.

Оказалось, что избитый, раздетый и до смерти напуганный Смит Людвиг более двух суток лежал на краю кукурузного поля, изредка приходя в сознание. К счастью, убийца сохранил ему жизнь, но при этом разорвал в клочья одежду, наставил синяков и зачем-то забрал кожаные мокасины.

Сейчас пастор Уилбер успешно проходил курс реабилитации в дорогой больнице, а Людвиг почти поправился и уже писал на больничной койке первые главы книги воспоминаний о своей встрече с жестоким убийцей в Медсин-Крике, который по неизвестным причинам оставил его в живых.