Черные сказки - Олег Игоревич Кожин

– Так ты и есть тот самый джюкел! – рассмеялась Марианна. – Я уж думала, и правда пес какой прибился…

– Все мы псы, когда темно, – сказал лис, приближаясь к ней. – Ты готова идти?

– А не обманешь? Гляди, если цапнуть попытаешься…

– Джюкел джюклес на хала, – произнес лис и повторил по-польски: – Пес пса не укусит. Пошли. Скоро полночь.

Марианна завернулась в платок и зашагала в лес за хвостатым болтуном. Когда они уже подходили к деревьям, цыганка поняла, что ее смущало: у ее провожатого совершенно не было тени.

4

– Это оно. – Лис подбежал к дереву, свернулся клубком под ним, сверкнул снизу вверх глазами. – Здесь слушать буду. Садись рядом.

Раскрасневшаяся, запыхавшаяся Марианна посмотрела вверх – туда, где на фоне звезд раскинулась сухая корявая крона.

– Вот ведь местечко себе выбрал! – Она оглянулась, прищурилась. – Дома моего почти и не видно…

– Значит, никто нам не помешает, – осклабился лис. – Теперь говори!

– Мне обещали, что будет больше…

– Потом! – тявкнул лис. – Все потом! А пока садись и рассказывай!

Марианна осторожно притоптала снег, вздохнула – и опустилась на корточки. Посмотрела вниз – туда, где над клыкастой пастью светились два жадных любопытных огонька. Затем вздохнула, нащупала в кармане бечеву и принялась говорить.

История для лиса: песий язык

Мать моя мне то говорила, а ей – бабка ее. Что был такой рома, что песий язык понимал. Как тявкнет джюкел какой – а он уже знает, чей это джюкел и что он сегодня жрал. Другие ромы его за это уважали очень – он мог любого, пусть и самого опасного, зверя заговорить, успокоить, даже усыпить. Да только прознали об этом гаджо из хуторка, рядом с которым табор стоял. То ли рома тот вина налакался и пьяный стал с псами сельскими разговаривать, то ли на охоте собак куда надо направил, а местные и приметили… В общем – прознали гаджо да побежали к своему попу жаловаться.

Тогда попы были не то, что сейчас. Тогда у них власть была. Ежели ткнет в кого эдакий поп своим распятием, то и смерть тому настанет. Так и в тот раз случилось.

Взяли того рому, связали да палками стали бить и спрашивать, как он на песьем языке разговаривать научился. Пытались заставить признаться, что дьявол его надоумил.

Но рома тот им так ничего и не сказал. А перед смертью взвыл не по-людски, да так громко и страшно, что палачи свои палки покидали и на улицу выбегли. А когда вернулись – не было уже ромы, а только цепи, кровью да кишками измазанные, на досках валялись.

С тех пор в том хуторке людей истерзанных стали находить. И все-то они были к той расправе причастные. То палача одного с глоткой порватой найдут, то охотника, который на рому донес, в лесу без брюха обнаружат. Тогда местные всех собак своих решили вывести. Забили до смерти, сложили в кучу, святой водой облили, хворостом обложили да подожгли. Поп тот самый над костром молитву читал. Говорят – дохлые псы от молитв вскочили в костре и грызться друг с дружкой начали, пока их огонь палил. Да только людей подранных все равно продолжали находить, и теперь даже чаще, чем до того. Бывало и по двое, и даже по трое зараз.

Поп этот почти с ума сошел. Весь крестами обвешался да взаперти сидел. У него в то время жена на сносях ходила, очень он за нее боялся. Да только не помогло. Однажды услышали крики из его дома, выломали дверь – а там поп лежит в своей постели, а женка ему кишки выедает. Схватили ту женку – а она и не понимает ничего, говорит со всеми таким тоном, будто селяне к ней в палату во время ее чинной трапезы ввалились. Ее связали да в другую комнату утащили – там она и рожать начала. Страшные то роды были. Вылезло из нее шесть то ли щенят, то ли волчат – и все с человечьими ручками. И глаза у всех серебряные были. Так и узнали местные, что попадья с ромой тем гуляла и он ей собачат понаделал, которые мяса человечьего из ее утробы просили. Всех их, конечно, закопали живьем, а попадью хотели в монастырь отправить. Да только она ночью в окно сиганула да на поломанных ногах доползла до леса. Нашли ее по кровавому следу – много из ее утробы понавытекло. А нашли под большим деревом, с распахнутой грудью и задранной юбкой. И вот какая беда – вся грудь ее, вокруг сосков, была искусана зубами, а с ног да ляжек вся кровь будто слизана. Кого она покормить успела и куда он делся, не понял никто. Но хоронили ее за оградой, да перед тем, как землей засыпать, голову ей, конечно, отрубили.

А табор тот укатил дальше, и где потом оказался, никто не знает.

Цыганам в ночь спешить не привыкать.

5

Бечевка затянулась, спрятавшись в кудрявой от грязи шерсти, лис закрыл глаза, поводил пастью – и затих. Марианна деловито подвесила его на сук, руками потрогала за пузо. Тощий, подлец.

– Виси спокойно, – сказала она. – Сказок у меня навалом…

– Это хорошо, – раздался голос из кроны, и, гремя крыльями, оттуда выпорхнула тетерка. Марианна вздрогнула, когда та обернула к ней свою голову – настолько ее взгляд был похож на взгляд куриной головы. – Полночь близится, так поторопись. Хочу свою историю.

– Конечно, – сказала Марианна, наматывая в кармане бечевку на начавшие околевать пальцы. – А ты пока подойди поближе да присядь на колено…

– Сначала расскажи историю. – Тетерка раскрыла крылья, угрожающе ими поводила из стороны в сторону. – И чтобы страшная была, да про любовь! Очень я люблю про любовь!

– Будет тебе история! – улыбнулась Марианна. – И про любовь там тоже есть…

История для тетерки: свеча мертвеца

Иногда бывает и так: полюбит рома девушку из хуторка – и останется с ней жить. Отстанет от табора своего. И в жизни такой забывает иногда и жизнь свою прошлую. Ремесло только свое не бросает, ведь цыган, забывший свое родовое ремесло, и не цыган больше. А род того цыгана лошадьми занимался. Где-то разводил, где-то подковывал, а где-то и воровал.

Вернулся однажды тот цыган из города, куда лошадей продавать сгонял, глядь, а в доме его огонек горит. Он помрачнел да пошел сначала в конюшню лошадь свою привязать. Кому ж понравится, когда его жена с кем-то другим у окошка разговаривает? Цыган тогда лошадь не стал распрягать, а