Питер Страуб - История с привидениями

Он знал, что нужно спешить: его счет сократился до ста с небольшим долларов. Но если он увезет девочку и ошибется, то из него сделают маньяка.

Во всякое случае, теперь он ходил на площадку с ножом, привязанным под рубашкой.

Даже если он прав и эта девочка — та самая рысь Рики, то что ему делать? Она может позволить ему себя увезти и по дороге преспокойно сдать его в полицию. Но он не думал, что она это сделает — Ночной сторож явно намеревался расправиться с ним раз и навсегда, без вмешательства закона.

Она не обращала на него внимания, но начала являться ему в снах — сидела рядом и смотрела на него, и он чувствовал на себе этот ее взгляд, даже когда она качалась на качелях.

Он только подозревал, что она не обычный ребенок, и цеплялся за это подозрение с фанатичным отчаянием.

Он начал бродить в парке — нестриженый, редко бреющийся человек с блуждающим взором. Его не гнали только потому, что узнавали, — весной Нед Роулс напечатал в «Горожанине» очерк о нем. Он был гражданином Милберна и, должно быть, обдумывал будущий роман. Людям нравится, когда в их городе заводится свой чудак, к тому же, все знали, что он дружит с Готорнами.

Дон закрыл счет и снял с него оставшиеся деньги; он не мог спать, даже напившись, и знал, что возвращается к состоянию, испытанному им после смерти Дэвида. Каждое утро он привязывал нож к своему телу и шел в парк.

Он зал, что если он чего-нибудь не сделает, то однажды утром не сможет встать с постели: нерешительность просто парализует его. И в этот раз он не сможет выйти из этого состояния, описав его.

На другой день он подозвал к себе одного из играющих детей — застенчивого маленького мальчика.

— Как зовут ту девочку? — спросил он.

Мальчик помигал, переминаясь на месте, и ответил:

— Анджи.

— Анджи что?

— Не знаю.

— А почему никто с ней не играет?

Мальчик сощурился на него, потом, видимо, решив, что ему можно доверять, приложил ладошку ко рту и шепотом сообщил:

— Потому что она плохая.

Он отошел, а девочка в это время качалась на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.

Анджи.

Под жарким полуденным солнцем он внезапно похолодел.

Той ночью Дон свалился с кровати, держась за голову, которая, казалось, раскалывалась на тысячу кусков, как разбитое блюдо. Он пошел в кухню выпить воды и увидел там — ему показалось, что увидел, — Сирса Джеймса, раскладывающего за столом пасьянс. Галлюцинация недовольно посмотрела на него, сказала: «Пора тебе убираться отсюда», — и вернулась к своему занятию.

Он вернулся в спальню и начал запихивать в чемодан вещи, уложив на дно завернутый в рубашку дядин нож.

В семь утра, не в силах оставаться дома, он пошел в парк, сел на скамейку и стал ждать.

Девочка появилась в девять. На ней было то же розовое платье, которое он много раз видел, и она шла тихо, как всегда одна. В первый раз они встретились один на один. Он кашлянул, и она повернулась к нему.

Он понял наконец, что пока он неделями высиживал здесь, боясь за свой рассудок, она терпеливо играла с ним. Даже сомнение (а оно до сих пор не покидайте его) было частью этой игры. Она ослабляла его, мучила его, как когда-то мучила Джона Джеффри, пока тот не прыгнул с моста в замерзшую реку.

— Эй, — позвал он.

Девочка села на качели и посмотрела на него.

— Эй.

— Чего тебе?

— Поди сюда.

Она встала и пошла к нему. Он боялся, ничего не мог с собой поделать. Девочка остановилась в двух шагах от него.

— Как тебя зовут?

— Анджи.

— Анджи что?

— Анджи Мессина.

— Где ты живешь?

— Тут. В городе.

— Где?

Она неопределенно указала куда-то на восток, в направлении Лощины.

— Ты живешь с родителями?

— Мои родители умерли.

— Тогда с кем?

— С людьми.

— Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Флоренс де Пейсер?

Она покачала головой: может, да, а может, и нет.

Он посмотрел вверх, на солнце, не в силах говорить дальше.

— Чего ты хочешь? — спросила девочка.

— Хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Куда?

— Так, Прокатиться.

— Ладно.

Дрожа, он встал со скамейки. Вот и все. Так просто. Так просто. Никто их не заметил.

Что самое плохое ты сделал в жизни? Украл одинокую девочку и гнал машину без сна, без отдыха… и прижимал нож к ее груди?

Что самое плохое?

Не поступок, но помышление: фильм ужасов, безостановочно крутящийся у него в голове.

— Положи нож, — раздался голос его брата. — Ты слышишь меня, Дон? Положи нож. Иначе это добром не кончится.

Дон открыл глаза и увидел, что сидит в открытом ресторане, выходящем на улицу. Дэвид сидел напротив, все еще красивый и излучающий уверенность, но вместо костюма на нем был какой-то полотняный мешок: лацканы серые от пыли, в швах проросли бледные побеги. Мох густо покрывал рукава.

Перед ним стояли отбивная и бокал вина; в одной руке он держал вилку, а в другой — дядин нож с костяной рукояткой.

Дон расстегнул пуговицу на его рубашке и направил туда лезвие ножа.

— Я устал от твоих шуток. Ты не мой брат и я не в Нью-Йорке. Я в комнате мотеля во Флориде.

— И ты не выспался, — сказал брат. — Ты выглядишь ужасно, — Дэвид облокотился на стол и сдвинул большие солнечные очки на лоб. — Но, возможно, ты и прав. Тебя ведь это не удивляет, не так ли?

Дон покачал головой. Глаза брата были ее глазами, хотя она и скопировала их удивительно точно.

— Я знаю, что я прав.

— Насчет девочки в парке? Конечно. Конечно, ты был прав. Ты ведь долго искал ее, так?

— Да.

— Но ведь через несколько часов бедная сиротка Анджи опять будет в парке. Лет в десять-двенадцать она будет как раз для Питера Бернса, как тебе кажется? Ну, правда, бедный Рики покончит с собой гораздо раньше.

— Покончит с собой?

— Это ведь так легко устроить, дорогой брат.

— Не зови меня братом, — сказал Дон.

— О, но мы же братья, — Дэвид улыбнулся.

В комнате мотеля с постели встал неряшливо одетый негр, снимая с шеи саксофон.

— А теперь послушай меня. Узнал?

— Доктор Заячья лапка.

— Собственной персоной.

Лицо его было тяжелым, властным, и на нем был не клоунский наряд, как воображал Дон, а поношенный коричневый костюм со светлыми, почти розовыми заплатами. Его костюм тоже походил на пыльный мешок — от долгой жизни в дороге. И глаза его были пусты, как у девочки, — только белки их пожелтели, как клавиши старого рояля.

— Я о тебе не думал.

— Какая разница? Там есть много такого, о чем ты и подумать не можешь, — доверительный голос музыканта вторил тембру саксофона. — Пара легких побед не означают, что ты выиграл войну. Я много видел таких людей. Ты привез меня сюда, Дон, но куда ты денешь себя? Куда ты денешься от того, что не можешь даже вообразить?