Владимир Гречухин - Мышкин. Малый город в большом туризме. Состояние, проблемы, продвижение, перспективы

И у них оставался поруганный и униженный, но все еще очень сильный союзник – сам город. Ведь его «канонический» облик, которого он достиг к концу XIX века, это и был для всей старой России тот нерушимый образец, то состояние, которое внешне уже определяло понятие «город». То есть здесь отчетливо сохранялся и все время довлел над сознанием сам образ городской среды. Он по-прежнему царил в людском восприятии, когда они видели рядовую застройку, улицы, пересекающиеся под прямым углом, здания классической архитектуры, храмы, мостовые. Тот вечный феномен, при котором каждое отдельное старое городское здание особой ценности и значимости, кажется, и не имеет, ограничиваясь поддерживающей ролью, но все время они непреложно формируют целостное представление именно о городе. Он и оставался поруганным, израненным, но несомненным памятником культурного ландшафта, особым природно-рукотворным образованием. И селяне, даже пригнав сюда своих коровушек и овечек, до конца не могли ни отнять, ни чем-то заменить этот городской облик Мышкина. Он нерушимо оставался историческим и ландшафтным памятником долгой творческой деятельности XVIII–XIX веков.

И средь его пересекающихся под углом улиц, его геометрически правильно очерченных площадей, его дворов и переулков по-прежнему (хоть и «незаконно»), но обитал его главный, его великий житель – городской миф Мышкина. Вот он-то неумолчно, непрерывно и собеседовал с малочисленными коренными горожанами, создавая сердечный резонанс со всем смыслом их жизни и памяти и со всеми возрожденческими стремлениями их души.

Универмаг

У современного ярославского культуролога Е.А. Ермолина есть безошибочное замечание: «Мифу, чтобы быть Мифом, нужны адепты, хотя бы один адепт». А в униженном и оскорбленном «маленьком Петербурге» адептами оказывались все уцелевшие горожане и их дети, воспитывающиеся на ностальгической боли о былом, бесчестно отнятом «величии». Все они, словно французы Квебека, вековечно несущие в душе больную память о сражении на «равнинах Авраама», хранили скорбь о катастрофе родного города. И, совершенно безосновательно, мечтали об его возрождении.

И все эти люди, как умели, чаще всего до слез наивно, самой повседневной практикой своего бытия творили сопротивление абсурду повседневности. И их муравьиные труды ясно выделяли их среди пришельцев, все больше сакрализовали Миф и одновременно смущали пришельцев своей неодолимой стойкостью в «городской вере».

Известно, что все мифы весьма разнятся между собой и можно, например, различать мифы актуальные (живые!) и мифы неактуальные (мертвые). Так тихий и скромный миф «бывшего города» Мышкина оказался и живым, и живучим, он согревал память уцелевших горожан, он начинал удивлять пришельцев и он манил к, казалось бы, недосягаемому возврату «потерянного Рая». А если он манил, то, стало быть, он изначально имел общественную, гражданскую ценность и великую ли, малую ли, но социальную значимость.

Собственно, чем он был для малочисленных коренных горожан? Конечно, общей, коммуникативной памятью, окрашенной сожалением и любовью. А точнее – коллективной версией своего собственного общественного былого. И в этой версии постепенно все выстроилось самым благим образом, время помогло смягчить, а потом и вовсе вымести самые негативные стороны прошлого и высветить и расцветить лучшие грани утраченной городской жизни. В этой прежней жизни виделся целый милый мир людей и событий, любое запоминающееся городское действо оказывалось удачно и живо персонифицированным.

Хочется думать, что в таких случаях кроме обычного и заурядного времени календаря действует и прекрасное и незаурядное время Героев, там есть хронотоп Мифа. И сразу хочется предостеречь излишне строгих аналитиков: не нужно думать, что городской Миф (и наш в том числе) – это заведомая гиперболизация истории. Нет, Миф идет от совершенно реального и он граждански замечателен тем, что умеет сквозь фильтр времени удалять, отсеивать сущностно незначительные мелочи бытия и выявлять главное, решающе важное в людях и событиях. А мышкинскому «фильтру» было что выявлять. И благородство городничего князя Вяземского, упорно боровшегося с бюрократизмом и взяточничеством, и отеческое отношение к городу его многолетнего головы Т.В. Чистова и просветительские старания Ф.К. Опочинина и A.A. Тютчева, и благотворительность еще одного здешнего городского головы купца Н.И. Зайцева, и многие-многие добрые качества многих-многих других истинных граждан. А уж сколько в нем просияло прекрасных любовных происшествий и целых историй. (Горожане так и говорили: «Город-то у нас амурный!» Красивый и очаровывающий расцветал Миф…)

Он и помогал горожанам сохранить себя как ячейку городского мира, нести, словно знамя, память о Городе и… добиваться возврата имени и статуса!

Да, эти милые скромные герои начали говорить о возврате имени и статуса уже с конца двадцатых годов и не раз имели смелость входить в районные и областные органы с петициями об этом. В тридцатые годы это окончилось тем, что целая группа таких «знаменосцев» городской идеи во главе с директором музея Гробовым навсегда сгинула в сталинских лагерях. Эти наивные люди полагали, что их ходатайства за Мышкин ни в коей мере политическими действиями не являются и никакого буржуазного окраса не имеют! И это в годы разгрома краеведения… Дорогая жертва была возложена на «алтарь» мышкинского возрождения…

Но, дивное дело, многие из приезжего деревенского люда все с большим интересом относились к оставшимся «мифотворцам» и воспринимали все детали их мимолетных упоминаний, а то и связных рассказов с немалым интересом и пробуждающимся сочувствием. Они постепенно становились много ли, мало ли, но посвященными в почти легендарные знания о городе и исподволь напитывались им, и были вполне готовы поведать о них очередным пришельцам, вещая уже с неких высот этой посвященности, приобщенности к мифосохранению и мифотворчеству!

Оглядываясь на прошедшее советское время, можно искренне удивиться тому, как в те суровые, безжалостно прагматические годы Миф города-лилипута не исчез, не был окончательно растоптан и стерт. Ведь была начисто растоптана и стерта вся крестьянская культура, вся народная цивилизация самого пашенного, самого земледельческого уезда, и он, в конце концов, превратился в заурядный малый сельскохозяйственный район Ярославской области. А Миф города уцелел и даже расцветился новыми и в целом исторически верными красками. Его «иллюстраторами» были в первую очередь учителя-краеведы, а, в сущности, все коренные горожане.

В их самых простых и немудреных воспоминаниях и рассказах прошлое рисовалось если не в восторженных, то, по крайней мере в сочувственных тонах. Даже ирония оказывалась вполне доброжелательной. И Миф набирал яркость, становясь активной силой и все больше играя некую практическую роль в здешнем постепенно роднящемся, сближающемся сообществе. Стоило заметить, что сочувственными созерцателями картин былого городского бытия становились многие приезжие уже в какой-то мере гордящиеся местом, где они живут (как и своим «мудрым» выбором места жительства!) и среди них (можно ли поверить?!) в конце концов оказались вчерашние «буревестники» новой жизни – ивановские и ковровские рабочие-«двадцатипятитысячники» и некоторые советские и партийные работники и рабфаковская и техникумовская молодежь.

Улица Ленина

Свой «райцентр», обладавший по их теперешним сведениям замечательным прошлым, они никак не оставили вровень с «новыми» районными столицами, вчерашними обычными селами. Мышкин они ставили неизмеримо выше!

То есть Миф уже в тридцатые годы обрел определенное значение в местной действительности. И снова, обращаясь к определениям ярославского культуролога Е.А. Ермолина, решимся назвать наш мышкинский Миф неким «прагматическим документом» здешнего сообщества. Именно его они всегда и «предъявляли», как обоснование своей появившейся расположенности к Мышкину и гордости своим местом. Миф стабилизировал, украшал и… спасал внутренний мир многих жителей Мышкина в те годы, начисто отрицавшие спасительную красоту.

Однажды я прочитал у П. Флоренского поразившие меня слова о том, что на прахе святынь вырастают мифы, а на прахе мифов сияют святыни. Я был потрясен этим определением, сразу ответившим на все мои вопросы. Я понял, что мышкинский миф, словно плющ по упавшему ветхому древу, упорно продвигался по сгубленному городскому прошлому Мышкина, и, расцветая, необычно расширял сферу духовной жизни населения и питал душу оставшихся граждан «разжалованного» города.

… Я помню, как в шестидесятые, а потом в семидесятые годы эти люди (уже и с нашим активным участием) дважды ходили в свои очередные «крестовые походы» за имя и статус города. Они снова проводили свои встречи, составляли петиции к районным и областным властям, собирали подписи под этими бумагами. И вот тут-то и ждала нас всех ободряющая неожиданность: под этими петициями охотно ставили подписи и многие приезжие люди (да я и сам-то был таким!). Эти «новые варвары», чьи отцы и матери в свое время пришли в «Рим» и осели здесь, незаметно для самих себя немало изменились и впитали в себя здешнее «трагическое геройство». Они становились тоже явными адептами мифа.