Алексей Рафиев - О наркомании, наркоманах, наркологах, наркотиках и не только

Не секрет, что многие торчки ложатся в клиники исключительно ради того, чтоб сбить дозняк. С какого-то момента никаких денег не хватает уже, чтоб торчать на тех дозах, до которых доходишь в процессе торча. Проще отнести бабла улыбчивому врачевателю, который с удовольствием пообещает тебе полное исцеление всего за каких-то несколько сотен или несколько тысяч (в зависимости от уровня предоставляемых услуг и природной жадности «специалиста») долларов от смертоносной привычки, чем тратить столько же денег (если не больше) на наркоту. После прочистки организма и месячной передышки в каком-нить пансионате, нарик выходит из стен стационара посвежевшим, поздоровевшим, но не излеченным, поскольку не существует никакого излечения, и наркологи знают об этом так же отчетливо, как и наркоманы.

На волне трезвого образа жизни можно продержаться довольно долго. Попадаются даже такие, кто умудряется подвязать насовсем — еще одно исключение, подтверждающее еще одно правило. А остальные — подавляющее большинство — неизбежно приходят на круги своя. Именно по этой причине и не существует более-менее внятной статистики ни у одной частной платной клиники. До года после выписки что-то невразумительное еще встретить можно. А после года — тишина. Причина этому одна — и докторишки знают ее очень даже хорошо. В первый год после псевдоисцеления «бывшие наркоманы» в массе своей кое-как держаться. Многие, конечно, изредка покалываются, но даже от себя это тщательно скрывают. Уж больно свежо придание о ломках-хуёмках всяких. Да и денег, потраченных хрен поймешь на что — жаль. Эти подрумянившиеся и потолстевшие ребятишки частенько приходят по перваку в помогшую им клинику, чтоб лишний раз повыпендриваться перед новыми пациентами и обслуживающим персоналом своей трезвостью. Я сейчас нарочно не рассматриваю частые случаи подсадки пациента на клинику или чудо-доктора. Это — еще одна отдельная тема, к которой вернусь попозжей, если не забуду и терпения хватит. Но вот после первого «статистического» года — тишина. Докторишки различных клиник приводили мне десятки доводов, почему нет внятных данных на сей счет. Основной отговоркой служило то, что через год почти все бывшие пациенты отдаляются от клиники и начинают новую жизнь в обществе. Отслеживать их становится проблематично. Так-то оно так, но ведь доктора знают не хуже меня и тех, кто от них отдаляется — куда ведет это отдаление и почему оно происходит. Всего лишь ничтожный процент «исцелившихся» через год после «выздоровления» не начинает торчать заново, за считанные месяцы (если не недели) нагоняя прежние дозы. А жить с такими дозами невозможно. Значит — надо сбивать их заново. Почти во всех клиниках существует внутренняя статистика, в которой фиксируется процент возврата пациентов — тайные книги за семью печатями. Следует не забывать и о том, что люди, не потерявшие остатки здравомыслия, в ту же клинику второй или третий раз ложиться не станут, а найдут новых улыбчивых докторов. Такое вот кино не для всех.

Что такое подсадка на доктора или клинику? О! — это очень славный кусок книги, очень остроумный ее кусок, явно способный оживить начавшее пробуксовывать повествование. Но пока пробуксовок нет — стоит от сладенького воздержаться.

По июню 2002 года я ушел в запой. Допившись до насекомых, птиц и конвульсий, я умудрился еще и избить нескольких человек. Надо было срочно что-то делать, чтоб опять не сесть в тюрягу. Появление по месту жительства было невозможно, поскольку бдительный участковый и готовые сдать меня ему соседи пасли место моей прописки и денно, и нощно. Всю оставшуюся жизнь скрываться тоже не хотелось. Опыт пребывания в розыске кой-какой уже имелся, и его повторений надо было как-то избежать.

Выход из тупика напрашивался сам собой — лучшего места для того, чтоб спрятаться, чем частная наркологическая клиника, найти было нереально. Именно летнее пребывание в одном из Ленинградских (не люблю я эти Петербурги с Волгоградами) стационаров окончательно сформировало мое мнение об отечественной наркологии, как лженауке, направленной на выколачивание барышей из чужого и, следовательно, весьма абстрактного для подавляющего кол-ва людей в белых халатах горя.

Параллельно со мной в вышеозначенной клинике находилось восемь пациентов (со мной получается — девять), двух из которых и наркоманами назвать было сложно. Так, полупокеры какие-то, дальше разнюхивания не ушедшие. В их пребывании в стационаре были повинны «заботливые» мужья, ничтоже сумняшись упаковавшие своих женушек на месяц с гаком (именно столько продолжался стационарный курс по местной методе) в общество прожженных торчков.

Круглосуточные разговоры о наркоте и полная изоляция от внешнего мира могут сделать наркоманом кого угодно. И шансы этих полупокеров не пойти дальше понюшем после «лечения» сильно поубавились, ИМХО. Но это — к слову. Из оставшихся шести человек, пятеро лечились не первый раз, а один загостил вторично именно в этой клинике. Всего один человек из девяти лег лечиться сам. Это был я. Винтовому пареньку из запоя вообще нечего делать в подобных местах — это я теперь точно знаю. Первое, что я обстряпал, выйдя на волю — втерся гердосом, который всегда ненавидел. Я сейчас даже не смогу приблизительно хоть объяснить причины, побудившие меня так поступить. В клинике мне настолько расшатали нервы бесконечными беседами о веществах, что даже вернулась уже подзабытая за три года относительной ремиссии тяга к винту. Чтоб сбить эту тягу я, думается, и втерся стиральным порошком. Кстати, помогло на какое-то время. Среди шестерых рецидивистов трое сознательно пришли, чтоб сбить дозняк и по выходу заторчать с ной силой, а троих смогли замотивировать родственники, пообещав в случае отказа от прежнего образа жизни одарить их машинами или квартирами. Недешево родителям обходится иной раз социализация деток. А ведь могло бы все быть иначе, если бы не блестящие карьеры матерей и отцов, сделанные в ущерб воспитанию собственных чад. Детям мало одних денег. Им нужно внимание, они в прямом смысле слова подыхают без ласковых прикосновений отцовских рук и материнских улыбок. А там, где внимания и улыбок не хватает — начинается улица с ее «альтернативным» поведением и не менее «параллельной» системой ценностей.

Здесь я опять уйду в сторону. Вспомнился один эпизод, протяженный на первых шестнадцать лет моей жизни. Мать и отец работали с утра до вечера, а, приходя домой после заката солнца, вдруг начинали требовать от меня какой-то отчетности о прожитом дне. Я до сих пор не понимаю, как вообще можно так себя вести? До шести лет я прожил в другом городе у бабушки и теток. Еще в начальных классах школы я после учебы отправлялся не домой, а к старушке-надомнице рублей за сорок или шестьдесят, где и находился до тех пор, пока меня не забирала после работы мать — лауреат выставки ВДНХ, или отец — один из ведущих инженеров крупного оборонного предприятия. Потом была группа продленного дня. Потом первый, всесоюзный еще, розыск и первый в моей жизни суд по факту зверского избиения в состоянии алкогольного опьянения подобного мне, такого же брошенного на произвол случайных волн подростка. А потом с меня начали требовать какой-то отчетности, обязательно вставляя в разговоры упоминания о том, что ради меня они — родители — растоптали свои жизни — лишь бы только я мог позволить себе то, чего из-за бедности были лишены они.

Так вот, розовощекий малыш, решивший научиться варить винта — опять я к тебе взываю. Не ведись на эту родительскую хуйню! Ни в коем случае не ведись! Не пытайся спорить с ними, не старайся сопротивляться, не думай даже кидать в их сторону какие-то обидки. Они того не стоят. Если пойдешь этим путем — скорее всего, окажешься там, откуда никакими пирогами уже тебя твои любящие пращуры не выманят. Понимаешь? Ни черта ты не понимаешь. Но, может, хоть потом вспомнишь, если еще поздно не будет и память не отобьет, как со мной произошло. Вот только сможешь ли ты сесть за компьютер и написать про себя книгу, чтоб она помогла тебе вспомнить, кто ты есть на самом деле — это вопрос открытый. Мне сейчас 31 год. У меня беременная жена и разваливающаяся печень. Половина моей жизни — это противостояние собственным родителям. Не трать жизнь попусту — забей болта на своих предков, пока этот родительский болт насмерть не привинтил тебя к плинтусу. Помни всегда — и под плинтусом, и под звездами одинаково тяжело обрести свободу, сохранив здоровье и честь. Так не вступай в эту войну. Не верь тому, что жизнь — это дар. Жизнь — это наказание. И надо сделать все, что в твоих силах, чтобы отвечать только за себя, а не за родительские карьеры в ущерб твоему воспитанию. Тогда, глядишь, жизнь раскроется перед тобой во всей своей красе, а не только точками, мусорами, барыгами, притонами и замутами с кидняками.

Мне тогда было лет около семнадцати — сразу же после школы. Единственное, чего мне хотелось — обрести авторитет. Я, как обезьяна, копировал знаковое поведение культовых в моей среде персонажей, почти все из которых к сегодняшнему дню уже поумирали или опустились так низко, что даже встретиться с ними случайно вряд ли когда-нить у меня получится, если, конечно, опять не доторчусь до смерти. Эти культовые для меня тогдашнего и чмошные для меня теперешнего человечки вели, как правило, совершенно отвязный образ жизни. Один из них — назову его Мишей — очень любил пропагандировать таксикоманию. Он собирал в подвале или у себя дома моего возраста и помладше мальчишек, разливал клей по пакетам, и уводил всех желающих в мир пластмассового привкуса свободы и компрессорного стука сердца в ушах — именно этими симптомами сопровождаются, зачастую, погружения в омут клейстерных голлюцинозов. Из всех, кто прошел «моментальную» школу Миши — вырваться удалось только мне одному. Самого «гуру» уже давно нет в живых. История, покрытая мраком, но официальная версия такова — в очередном глюке выпал из окна пятого этажа. Насмерть. И хорошо, что насмерть. Слишком много зла нес в себе этот ублюдок.