Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Колени Хелен стучали друг о друга, и я с тревогой посмотрел на ее лицо. Оно оказалось очень бледным, но все же у меня не создалось впечатления, что она созрела для обморока.

Джимми сидел спокойно, и только его пальцы барабанили по деревянной полосе у клавиш. А у меня точно стягивали удавку на горле. Выпученными глазами я безнадежно посмотрел по сторонам и увидел, что Джефф Уорд по ту сторону прохода держится из последних сил. Лоб и щеки у него опять пошли пятнами, у скул вздулись желваки, а лоб лоснился от пота.

Напряжение достигло предела, и вновь жуткую атмосферу слегка разрядил голос мисс Ливингстон.

— Ну ничего, Джимми, детка, — сказала она. — Пойди пока на свое место и немножко отдохни.

Мой сын встал с табурета, пересек сцену, спустился по ступенькам и сел во втором ряду среди своих товарищей.

Я тяжело откинулся на спинку. Ну что же, малыш осрамился. И как! Хотя он словно бы не очень расстроился, я был твердо убежден, что его грызет стыд: ведь только он один застрял на середине.

На меня накатила волна липкой горечи. Многие родители оборачивались и слали нам с Хелен кривые улыбки дружеского сочувствия, но легче мне не становилось. Я почти не слышал продолжения концерта. А жаль. Потому что старшие ученики играли очень неплохо. Ноктюрны Шопена сменились сонатами Моцарта, и у меня осталось смутное воспоминание, что какой-то высокий юноша как будто бы сыграл экспромт Шуберта. Прекрасный концерт, прекрасные исполнители — все, кроме бедняги Джимми, единственного, кто не сумел доиграть до конца.

В заключение мисс Ливингстон подошла к краю сцены:

— Я хотела бы поблагодарить вас, уважаемые дамы и господа, за теплый прием, который вы оказали моим ученикам. Надеюсь, вы получили не меньше удовольствия, чем мы сами.

Опять раздались аплодисменты, заскрипели отодвигаемые стулья, и я тоже встал, чувствуя себя довольно муторно.

— Ну как, Хелен, поедем? — спросил я, и моя жена кивнула в ответ. Лицо ее было застывшей скорбной маской.

Но мисс Ливингстон еще не кончила.

— Прошу вас, уважаемые дамы и господа, немного подождать. — Она подняла ладонь. — Тут есть один молодой человек, который, я знаю, мог бы сыграть гораздо лучше. И мне было бы грустно уйти домой, не предоставив ему еще одной возможности показать, на что он способен! Джимми! — Она наклонилась над первым рядом. — Джимми, может быть… может быть, ты попробуешь еще раз?

Мы с Хелен обменялись взглядом, полным холодного ужаса, а по залу разнесся бодрый голос нашего сына:

— Ага! Попробую.

Я не поверил своим ушам. Вновь поджариваться на медленном огне? Да ни за что! Но, увы! Слушатели покорно опустились на свои места, а знакомая маленькая фигурка взбежала по ступенькам и промаршировала к роялю.

Откуда-то из неизмеримого далека до меня долетел голос мисс Ливингстон:

— Джимми сыграет «Танец мельника»!

Этих сведений она могла бы нам и не сообщать. Мы их как-то уже усвоили.

Словно в кошмаре, я опустился на свой стул. Несколько секунд тому назад я ощущал только неимоверную усталость, но теперь меня свела такая судорога напряжения, какой я еще ни разу не испытывал. Джимми поднял руки над клавишами, и по залу словно прокатился невидимый девятый вал.

Малыш начал как обычно — с полной беззаботностью, а я конвульсивно заглатывал воздух, чтобы перетерпеть роковой миг, который приближался с беспощадной быстротой. Я же знал, что он снова остановится. И знал, что в то же мгновение рухну без чувств на пол.

Смотреть по сторонам у меня не хватало духа. Собственно, я крепко зажмурился. Но музыку слышал — так ясно, так четко… «Та-рум-тум-тидл-идл-ом-пом-пом, та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум…» Нескончаемая пауза, и вдруг: «Тидл-идл-ом-пом, тидл-идл-ом-пом» — Джимми залихватски понесся дальше.

Не сбавляя темпа, он проиграл вторую половину, но я, весь во власти несказанного облегчения, продолжал жмуриться. Глаза у меня открылись, только когда он добрался до финала, известного мне назубок. Ах, как Джимми завершил «Танец мельника»! Голова наклонена, пальцы бьют по клавишам, последний громовой аккорд, и правая рука взлетает над клавиатурой, а потом повисает вдоль табурета, как у заправского пианиста.

Вряд ли зал при методистской церкви когда-либо прежде был свидетелем подобной овации. Рукоплескания, вопли одобрения, а Джимми, естественно, не мог оставить без внимания такое признание своего таланта. Все прочие дети сходили со сцены, храня полную невозмутимость. Все, но не мой сын.

Не веря глазам, я смотрел, как он встает с табурета, направляется к краю сцены, одну руку прижимает к животу, другую закладывает за спину, выдвигает ногу и отвешивает одной стороне зала поклон с изяществом придворного восемнадцатого века, затем меняет местами руки, выдвигает другую ногу и кланяется в сторону второй половины зала.

Овация перешла во всеобщий хохот, который провожал его, пока он скромно спускался по ступенькам. Зал продолжал смеяться, и когда мы направились к двери. Там мы столкнулись с мисс Мульон, содержавшей школу, куда ходил Джимми. Она утирала глаза.

— Боже мой! — еле выговорила она. — Как Джимми умеет вовремя внести шутливую ноту!

Машину я вел очень медленно, по-прежнему ощущая противную слабость в руках и ногах. Лицо Хелен утратило мертвенную бледность, но морщинки усталости у рта и вокруг глаз еще не разгладились. Она молча смотрела на темную улицу за ветровым стеклом.

Джимми раскинулся во всю длину на заднем сиденье и болтал ногами в воздухе, насвистывая обрывки мелодий, которые раздавались на концерте.

— Мам! Пап! — воскликнул он в обычной своей отрывистой манере. — Я люблю музыку!

Я поглядел на него в зеркало заднего вида:

— Отлично, сынок, отлично. Мы тоже ее любим.

Внезапно он скатился с сиденья и просунул свою мордашку между нами.

— А знаете, почему я ее так люблю?

Я покачал головой.

— А потому! — воскликнул он в телячьем восторге. — Я только сегодня понял. Потому что от нее так спокойно делается!

Из всех стадий изготовления масла самым физически тяжелым было сбивание. Ранний тип маслобойки (вверху) напоминал кадушку высотой около полуметра, сделанную из дубовой клепки, стянутой тремя железными обручами. Кверху она сужалась, а отверстие в центре крышки окружало высокое кольцо, которое мешало сливкам выплескиваться, когда сквозь отверстие вверх-вниз ходила перфорированная сбивалка. Маслобойки такой же конструкции иногда бывали глиняными, покрытыми коричневой глазурью (внизу).

Ящичная маслобойка (вверху) — куб из явора со стороной около 40 см — сама была неподвижна, но внутри, когда поворачивали ручку, вертелось крестообразное било. Стеклянное окошечко в крышке позволяло жене или дочке фермера следить, как сбивается масло. Дисковая маслобойка из явора (внизу) представляла собой улучшенный вариант ящичной. Корпус ее был укреплен на подставке, а деревянное било внутри имело форму выпуклого диска. Хотя ручку крутили рукой, система шестеренок обеспечивала более быстрое вращение диска по сравнению с поворотами ручки.

Сконструированный в 1885 году лидской фирмой «Фаулерс», выпускавшей сельскохозяйственные машины, перекидной плуг двигался по полю с помощью каната, который наматывался на барабан, установленный в одном его конце. Там плуг перекидывался на оси колес в центре: только что пахавшая половина поднималась в воздух, а другая опускалась на почву. Включался барабан на противоположном конце поля и тащил плуг туда. Работу барабанов обеспечивали паровые двигатели. В 30-е годы такие плуги еще были в употреблении, хотя число их всегда заметно уступало числу конных плугов.

Воскресное июньское утро, я мою руки на кухне Мэтта Кларка. Сияет солнце, порывистый ветер гуляет по склонам, и мне в окно четко видны все складки на них, все лощины, все скользящие по ним тени облаков.

Я оглянулся через плечо на белоснежную голову бабушки Кларк, склоненную над вязанием. Радио на комоде было настроено на утреннюю церковную службу, старушка вдруг оторвалась от своего занятия и несколько мгновений внимательно слушала проповедь, а потом снова деловито защелкала спицами.

Бабушка Кларк приближалась к своему девяностолетию и всегда носила черные платья, а шею закутывала черным шарфиком. Она вступала в жизнь, когда фермерам приходилось очень туго, и весь свой долгий век без устали трудилась не только в доме, но и на полях.

Я потянулся за полотенцем, и тут в кухню вошел фермер с Рози.