Николь Дескур - Я, говорит пёс

— Вы что, собираетесь так обращаться к нему на улице? Нельзя ли как-нибудь покороче?

— Можно придумать другое имя. Только по правилам в этом году оно должно начинаться на «X».

Тут я пугаюсь. Это самое «Ха» я однажды уже слышал в доме, где родился. Кухарка держала в руках что-то вроде большого ножа. «Ха!». — выдохнула она и отрубила голову утке, а та без головы прыгнула на пол и побежала через кухню. Кровь брызгала во все стороны, кухарка кричала: «Я ее так здорово стукнула топором, а она, вишь, не умерла!» Бедная утка была поймана и, я думаю, съедена. Но при звуке «ха» я холодею. Это — смерть, это — преступление, это — бедная утка, которую еще накануне я весело гонял вокруг пруда. Признаться, она действительно бегала медленнее, чем другие, потому что хромала на одну ногу, и все вокруг говорили: «Эта хромая утка закончит свою жизнь в кастрюле». Я ничуть не жалею, что вскоре навсегда расстался с домом, в котором так жестоко обращались с животными.

Вот почему я спрятался за кресло и, дрожа, прислушивался к разговору.

— Смотрите, он прячется. Опять что-то задумал, — сказал один из них.

— Нет, он хочет на улицу.

— Да он только что гулял. Ну давайте, надо же придумать ему имя. Посмотрим в словаре.

Чего они только не предлагали! Я даже уловил краем глаза что-то вроде «холестерина» и «хронометра». В общем, все какие-то непонятные слова, — ни одного имени, подходящего для собаки. Потом им вспомнился какой-то «господин X». Кажется, этот господин делал что-то очень хорошее для политики. Вроде бы старался помирить страны, которые друг с другом враждовали. И вроде бы он родился где-то на Севере. Наверное, северный холод замораживает мысли — недаром этому господину часто приходилось ездить в Африку, где, как я понял, солнце эти мысли снова оживляет. Много позже я узнал, что полное имя этого господина было намного сложнее и что он был убит во время одной из своих примиренческих поездок. Хорошо, что меня не назвали так же, как его.

И вдруг кто-то произнес: «Христофор». Это имя показалось мне изысканным, даже ласковым. Настоящее мужское имя. Но это имя — а я так им гордился — продержалось всего один день. Кончилось тем, что во время нашей второй прогулки Она позвала: «Христофор, ко мне!», несколько прохожих обернулось, глядя поверх моей головы. Вы угадали, они ожидали увидеть человека, и с удивлением пытались отыскать взглядом мужа или сына, которого призывают таким категоричным образом. Увидев меня, они рассмеялись. В тот же вечер было решено меня переименовать, и Мальчик, сидевший с журналом на коленях, воскликнул: «Назовем его Хэддок, помните, как звали капитана!»

Кажется, это герой истории, очень популярной среди детей и их родителей. В ней рассказывается о приключениях необыкновенного юноши Тинтина — журналиста, которому удаются самые невероятные дела. У него есть маленькая собачка, весьма симпатичная, хотя, право, ничего общего со мной. Она очень преданная и умная, но, оказывается, она здесь совершенно не при чем. Я-то думал, что меня назовут именем собачонки из книги. И это было мне совсем не по душе. Наткнувшись на открытый журнал (дети любят читать, лежа на ковре), я внимательно рассмотрел картинки и понял, что животное-то звали Милу, а Хэддоком был громадный человек, одетый в капитанскую форму. Ну, это же совсем другое дело! И я стал Хэддоком. Я повторял это имя про себя, стараясь получше его запомнить, но впредь оно звучало так часто, что забыть его было просто невозможно. Такое приятное и звучное имя. Пугавшее меня «ха» было всего лишь первой буквой имени. Оказывается, в каждом году выбирают определенную букву алфавита, и с этой буквы должно начинаться твое имя (если ты, конечно, щенок с родословной, то есть известны твоя порода, твои родители и происхождение, и у тебя есть паспорт). Однажды, еще до приезда в Париж, мне показали мой паспорт, но так близко поднесли к глазам, что я ничего не смог в нем разглядеть и лишь ткнулся носом в картон. Мне было очень неловко, что на этом странном документе остался след от моего носа. Но меня и не собирались ругать за это — даже, наоборот, погладили. Поскольку таким способом люди обычно благодарят животное, я решил, что совершил очень значительный поступок, оставив отпечатки на своем паспорте. Выходит, я почти как человек — у меня есть «документы».

Итак, этот день навсегда запечатлелся в моей памяти как день, когда меня впервые назвали Хэддоком.

Мое новое имя очень неплохо звучало. Взрослые, судя по всему, находили его милым, а радость детей, которым оно напоминало любимого героя, доставляла мне большое наслаждение. Я всегда любил детвору, и она отвечала мне тем же.

Обычно я выходил на улицу с теми, кто отправлялся из дома по делам. Как только в доме возникало оживление, я знал, что сейчас меня позовут и возьмут длинный и тонкий кусок кожи, который связывает нас на прогулке. На улице я обязан носить его — думаю, чтобы помогать им идти. Первое время я ходил позади хозяев и бросался за каждым новым запахом, поэтому им приходилось тянуть меня за собой. В пылу своей юной любознательности я и не подозревал, что кому-то это не нравится. Однажды утром на прогулке Она показала мне кусочек мяса. Я его обожаю. Это был подарок мясника (все мясники очень милы со мной, особенно тот, что продает конину). Я съел этот кусочек, и тут же появился другой, но уже чуть поодаль. Я понял: так меня заставляют идти вперед. Теперь я всегда иду впереди и тяну на поводке того, кто со мной гуляет. Однажды Она сказала, что если бы на ней были роликовые коньки, мы бы с ней мчались быстрее ветра.

Как я уже говорил, со мной выходят на улицу все по очереди, и у каждого свой маршрут. Но в магазины мы заходим с каждым. Продуктовые магазины — вот это сказка! Они чаруют и опьяняют меня. Представьте себе, что вы заходите туда и утыкаетесь носом в овощи, зелень, цветы и фрукты, разложенные на прилавке. Лавочник всегда был любезен со мной, поэтому однажды я набрался смелости и съел морковку. Все очень смеялись, и после этого меня каждый раз ожидала свежая морковка; я быстро сгрызал ее, стараясь всем своим видом показать, что ничего лучше в своей жизни не ел. Люди должны знать, что вам нравится, а что нет, если им известны ваши вкусы, то общение становится более приятным. Но однажды меня не пустили в мою любимую лавку, потому что вышел закон, запрещающий собакам совать свой нос в овощи (как это обычно делал я). Я не возражаю против элементарных правил гигиены, но только чем мой нос хуже носа дамы, которая обнюхивает клубнику или дыни и запускает свои пальцы в салат? Чтобы сгладить неприятное впечатление, продавцы вбили у дверей гвоздь для моего поводка. Оставаясь за дверью, я не скучал: я дружил со всеми завсегдатаями магазина, и они частенько останавливались поговорить со мной. Среди них были очень симпатичный пожилой американец и одна толстая дама. Остановившись на углу, чтобы поболтать с приятельницей, она часами загораживала собой тротуар. Каждый из них баловал меня то морковкой, то мясом, то сыром. Однажды, дожидаясь хозяйку у дверей кондитерской, я замахал хвостом при виде маленького мальчика. Он погладил меня, а в этот момент мой пушистый мягкий хвост задел по лицу его приятеля, который стоял сзади. От восторга тот завопил: «Скорей иди сюда, смотри какая метелка!», и они оба долго хохотали, усевшись около меня, а я продолжал махать хвостом, потому что эта игра мне самому ужасно нравилась.

Мясной магазин, где продают конину, — место необыкновенное. На витрине красуются громадные лошадиные головы. Мясник стоит за высоким прилавком; здесь мало мяса, но много запахов. Когда утром со мной выходит Вивиан, мы всегда проходим мимо этого чудесного заведения. Вивиан останавливается возле него только ради меня: она никогда ничего здесь не покупает. Зато я встречаю там своих друзей. Однажды вечером все семейство мясника остановилось на улице, чтобы поприветствовать меня. Вивиан весьма удивилась: она еще не знала, насколько обширны мои связи. Я помахивал хвостом в знак приветствия. Мясник спросил: «Ведь это сеттер с улицы Барбе де Жуй?» Так я узнал свой адрес.

С Вивиан мы заходили в булочную, теплый и вкусно пахнущий сладостями магазин. Она ненадолго исчезала внутри, а я терпеливо ждал за дверью, поскольку тут мне полагался кусок свежего хлеба. Правда, еще мне полагался большой кусок бумаги, на котором что-то напечатано; он отвратительно пахнет и называется газетой. Меня хотели заставить нести его в зубах; наверное, для людей это слишком тяжело, и поэтому нужна моя помощь. Но я намочил слюнями мерзкую бумажку, и меня больше никогда к этому не принуждали. Я предпочел бы нести хлеб, но этого-то мне и не предлагали.

Возвращаясь домой, мы всегда останавливаемся у окошка консьержки. Я давно вычислил, в каком ящике стенного шкафа она прячет сахар; каждое утро она угощает меня им, приговаривая: «Глупышка!». Вернувшись домой, я блуждаю по дому, всячески избегая встречи с пылесосом, к которому испытываю тайную неприязнь. Наконец, устраиваюсь у окна кабинета, чтобы подышать ароматом зеленой листвы. Я терпеливо жду Ее выхода. Представьте себе, что однажды Она — Она, которая меня очень любит, — забыла меня дома (боюсь подумать, что Она сделала это намеренно). С тех пор я сторожу в Ее комнате, куда перед выходом Она всегда забегает за платьем или пальто. Едва дверь приоткрывается, я ловко проскальзываю между Ее ног. Это, конечно, не очень-то любезно с моей стороны, но у всех членов семейства крепкие ноги, и они легко выдерживают мои подножки. Такой спектакль я обычно разыгрываю, когда Она заявляет: «Ты остаешься дома», и всякий раз Ей приходится уступить. Я понимаю, что причин не брать меня с собой у Нее бывает достаточно — например, идет дождь, а у меня, как известно, нет зонтика, и я могу намокнуть, или, допустим, Она очень спешит. Но надо считаться и с моими желаниями.