Эрик Найт - Лесси

Она постояла, свесив голову; ей спирало дыхание, оно вырывалось из груди клубами белого пара. Потом подняла голову и заскулила; но снег не исчез. И снова она припустила вскачь, снова ныряла и пыталась прыгать сквозь сугробы. И опять остановилась, не в силах идти дальше.

Тогда, подняв голову, она издала протяжный вой — вой собаки заблудившейся, беспомощной, озябшей. Это был долгий и звонкий зов, пронесшийся по широкому полю, сквозь метущий снег туда, где опускалась темнота.

Снег заглушал все звуки. На мили вокруг не было никого на этой плоской, нелюдимой земле. Даже если бы кто и был на две-три сотни ярдов в стороне, вряд ли он мог бы услышать этот задушенный снегом зов.

Наконец Лесси опустилась на землю. Белый снежный простор мягко укрыл ее. Под этим белым одеялом она лежала, обессиленная, но в тепле.

Сэм Керраклаф говорил правду, когда весной того года уверял своего сына Джо, что путь от Гринол-Бриджа в Йоркшире до поместья герцога Радлинга в Шотландии куда как далек. И оттуда сюда ровно столько же — те же четыреста миль.

Четыреста для человека, когда он едет прямо по шоссе или железной дороге. А для животного — сколько же это составит для животного, которое должно, наткнувшись на преграду, пускаться в обход, и блуждать, и плутать по тропкам и по стежкам, пока найдет дорогу! Для него это будет, пожалуй, вся тысяча — тысяча миль по незнакомой земле, где оно никогда не бывало раньше, где ничто не укажет ему пути, кроме инстинкта.

Да, тысяча миль горами и долами, взгорьями и болотами, жнивьями и тропками, через лощины и реки, ручьи и овражки; тысяча миль горных круч и песчаных склонов, снега и дождя, туманов и солнца; колючей проволоки и чертополоха, и шипов, и скал, и камней, дерущих ноги, — кто мог бы ждать, что собака их преодолеет?

А все-таки, пусть это было бы чудом, Джо в глубине своего сердца надеялся на это чудо, верил, что неожиданно, в один прекрасный день, каким-то чудесным путем здесь появится его собака; будет ждать его здесь, у школьных ворот. Каждый день, возвращаясь из школы, он поводил глазами на то место, где его всегда поджидала Лесси. И каждый день там никого не было, и Джо Керраклаф медленно брел домой, молча, угрюмо, как ходят люди его родного края.

Каждый раз, когда кончались уроки, Джо старательно сам себя подготавливал — уговаривал себя не разочаровываться, потому что там и не может быть собаки. Так за неделей неделю Джо приучал себя не верить в невозможное. Он так долго надеялся наперекор вероятности, что надежда стала отмирать.

Но, если может надежда умереть в человеке, в животном она умереть не может. Пока оно живет, в нем живет надежда и живет в нем вера. И вот, проходя в тот день школьным двором, Джо Керраклаф не поверил своим глазам. Он мотал головой и хлопал веками и тер глаза кулаками, думая, что это ему привиделось во сне. Одолевая последние ярды до школьных ворот, шла… его собака!

Он замер на месте, потому что страшно было видеть, как идет собака — она шла такою поступью, как будто вот-вот испустит дух. Ее голова и хвост свесились чуть что не до тротуара. Каждый шаг вперед, казалось, стоил особого усилия. Она не шла, а плелась. И все же собака подвигалась вперед, шаг за шагом, и наконец повалилась на своем месте у ворот. И тихо лежала.

Тогда Джо сам себя разбудил. Даже если это сон, он должен что-то сделать. Надо пытаться и во сне.

Он пробежал через двор и упал на колени, а потом, когда его ладони коснулись меха, ощутили его, он уже знал, что это наяву. Его собака пришла встретить его у ворот!

Но что это была за собака! Не та призовая колли с чудесной трехцветной лоснящейся шерстью, с ушами, весело стоящими над гордой узкой мордой в безукоризненной черной маске. Не та это была собака с живыми, ясными глазами, что, бывало, наскакивала на него и лаем выражала радостный привет. Это была собака, которая лежит на земле и через силу старается поднять голову, а голова отказывается подняться; старается пошевелить хвостом, ободранным, с засевшими в шерсти шипами и репьем, и одно только ей удается — повизгивать слабым, счастливым, плачущим визгом. Потому что она знает, что наконец-то страшный, погоняющий ее инстинкт умиротворен. Она на месте. Явилась на место встречи, как являлась всю свою жизнь, и ее гладят руки, так долго не гладившие ее.

Айен Копер стоял у биржи труда, ожидая вместе с другими безработными горняками того часа, когда положено пить чай и можно будет всем разойтись по домам.

Вы бы сразу различили Айена в толпе, потому что он был самым рослым среди множества рослых людей на Йоркширской земле. В самом деле, он так и слыл самым большим и сильным человеком на весь Западный Йоркшир. Большой, а к людям мягкий; и часто очень медлительный — медленно думал, медленно говорил.

Так и сейчас Айен на несколько секунд позже, чем другие, понял, что в поселке случилось что-то необыкновенное. Потом он тоже увидел это: по главной улице, то и дело сбиваясь на бег, идет мальчик, взволнованно что-то крича, и несет на руках большой куль.

Люди засуетились, подались вперед. Потом, когда мальчик подошел ближе, все расслышали его крик:

— Она вернулась! Вернулась!

Каждый переглянулся с соседом, присвистнул, потом вгляделся в куль у мальчика на руках. Оказалось — правда: колли Сэма Керраклафа так-таки пришла домой из Шотландии.

— Надо быстро отнести ее домой! — говорил мальчик. Он шел шатаясь.

Айен Копер выступил из толпы.

— Вот что, — сказал он, — беги вперед, подготовь их там.

Он, точно младенца, принял колли на свои большие руки — на руки, которые могли бы нести тяжесть вдесятеро большую, чем эта жалкая, тощая собака.

— Ох, Айен, надо спешить! — кричал мальчик, приплясывая от волнения.

— Я и то спешу. Ступай, малец, вперед.

Джо Керраклаф промчался по улице, свернул в свой переулок, пробежал садовую дорожку и ворвался в дом:

— Мама! Оте-ец!

— Что там, мальчик?

Джо замолк. Он не мог выговорить ни слова — волнение, горячее, душащее, сжало ему горло. Наконец он выдавил из себя слова:

— Лесси! Она пришла домой! Лесси пришла домой!

Он открыл дверь, и Айен Копер, наклонив голову, чтобы не стукнуться о притолоку, пронес собаку к очагу и положил на ковер.

В тот вечер много было такого, что запомнилось Джо Керраклафу. Он никогда не мог забыть, с каким выражением лица его отец опустился на колени подле собаки, которая столько лет была его собакой, и обеими руками провел по ее исхудалому телу. Запомнилось мальчику, как его мать сновала по кухне, на этот раз не ворча и не бранясь, а молча и в каком-то грозном напряжении; и как она быстро мешала огонь кочергой и разводила в кипятке сгущенное молоко; как, присев на корточки, она подставила колено собаке под голову и раздвигала ей челюсти.

Родители ни слова ему не говорили. Они точно вовсе забыли о нем. Зато они оба трудились над собакой с сосредоточенностью, которая как будто замкнула их в обособленный мир.

Джо наблюдал, как отец вливал по ложечке теплую жидкость, видел, как жидкость струйкой выливалась обратно изо рта не глотавшей ее собаки и стекала на ковер. Он видел, как мать согрела одеяло и окутала им собаку. Видел, как они опять и опять пытались ее покормить. И увидел, как отец наконец встал.

— Бесполезно, девочка моя, — сказал он матери.

Между отцом и матерью шел долгий разговор — вопросы и ответы без всяких слов, только глазами.

— Воспаление легких, — сказал наконец отец. — Сейчас она слишком слаба…

Родители немного постояли, потом именно мать вдруг чудесно оживилась, стала как будто сильней.

— Я не сдамся! — сказала она. — Не сдамся, и все!

Она поджала губы и, как будто что-то этой гримасой уладив, подошла к камину и сняла с его доски кувшинчик. Она повернула его вверх дном и потрясла. На ладонь ей высыпалось несколько монеток. Она протянула их отцу, не объясняя для чего, да и не нужно было объяснять. Все же он уставился на деньги.

— Иди, мой мальчик, — сказала она. — Я припасла их, так сказать, в виде страховки.

— Но как же мы…

— Не спорь! — сказала женщина.

Ее глаза замигали на сына, и Джо понял, что теперь она снова видит его — впервые за целый час. Отец посмотрел на него, на деньги в руке жены и наконец на собаку. Он вдруг взял деньги. Он надел кепку и быстро вышел в ночь. Когда он вернулся, в руках у него были покупки: яйца и маленькая бутылочка коньяка — дорогие, драгоценные предметы в этом доме.

Джо наблюдал, как яйца взбили с коньяком, как его отец снова и снова пытался влить собаке в рот хоть ложку. Потом мать обозлилась, зафыркала. Она сердито выхватила ложку. Она удобно положила голову собаки себе на колени, раздвинула челюсти, влила и стала гладить ей горло — гладила и гладила, пока собака наконец не проглотила.