Джеймс Хэрриот - Собачьи истории

Однажды, когда ему уже исполнился год, я гулял с ним и его подругой по проселку. Они бежали впереди, и у меня в голове роились воспоминания — трусящие бок о бок благородный лабрадор-ретривер и жесткошерстный маленький терьер. Внезапно Полли схватила палку, Боди тут же вцепился в конец палки, и началось буйное перетягивание. Маленький бордер ворчал и рычал, сосредоточенно удерживая палку, а Полли посмотрела на меня смеющимися глазами. Мне померещилось, что передо мной Гектор и Дэн.

Когда Боди стал почти взрослым, я уже мог по достоинству оценить разные его свойства. Описание бордер-терьера в моей «Собачьей энциклопедии» включает такие определения, как «выносливый», «бесхитростный», «без фокусов». Однако красивым автор его не называет и даже считает своим долгом указать, что «он лишен особого изящества более модных терьеров». Отрицать это я не могу. Косматая, усатая мордочка Боди выглядит почти комично, но меня она покорила. И глядя на нее теперь, я думаю, до чего же она выразительна и какие глубины характера выражает!

«Энциклопедия» далее так определяет эту породу: «Предельно верны, с детьми ласковы». Опять-таки и то и другое абсолютно верно, однако Боди явно считает себя сильной личностью и в качестве таковой стесняется выражать свои чувства. Если я сижу на диване, он хлопнется рядом со мной чуть-чуть виновато, будто нечаянно, однако почти вплотную ко мне. И еще у него есть привычка тихонечко заползать у меня между ногами, когда я сижу за столом — обеденным или письменным. Вот и сейчас он пристроился так, а кресло вращающееся, и мне следует остерегаться резких поворотов.

Его влюбленность в Полли имеет то дурное следствие, что он стал безумно ревнив и без колебаний кидается на любого кобеля какого угодно роста, если заподозрит в нем потенциального ухажера. Начинается непотребная драка, и мне приходится приносить извинения рассерженному владельцу.

Подобные замашки — верх неразумия для такого малыша, поскольку противник обычно оказывается сильнее. Но он никогда не сдается. Не далее чем на прошлой неделе я снял швы с его плеча — памятку о схватке с гигантской немецкой овчаркой нечистых кровей. Когда я кинулся оттащить Боди, богатырский пес уже крутил его в воздухе за лапу, но бордер, чья пасть была набита шерстью, все еще напрашивался на что-нибудь похуже.

Пусть он неразумен, но он очень смел. В «Энциклопедии» указывается, что долгие века этих маленьких терьеров в пограничной полосе между Англией и Шотландией использовали для охоты на лисиц, чем, возможно, объясняется бесстрашие Боди. Но как бы то ни было, отправляясь на прогулку с ним и Полли, я должен всякий раз внимательно осматривать горизонт.

Однако агрессивен он лишь избирательно, и с четвероногим прекрасным полом Боди — само обаяние: кружит возле красавиц, держа хвост торчком и ухмыляясь сквозь усы. А если они соглашаются поиграть с ним, он галантно терпит, как бы они ни опрокидывали и ни трепали его. Он весело подчиняется с глупой полуухмылкой на физиономии.

Странную манеру извиваться, которую я заметил, впервые его увидев, он сохранил и став взрослым. К человеку, которому он рад, Боди приближается бочком, по-крабьи, почти касаясь носом хвоста. Ничего подобного я ни у какой другой собаки не наблюдал.

Поскольку его непосредственным предшественником был Дэн, непослушание Боди производило особенное впечатление. Большой Лабрадор, как почти все представители его породы, родился с желанием слушаться. Он все время озабоченно поглядывал на меня, томясь желанием выполнить какое-нибудь мое распоряжение, и даже ждал сигнала, чтобы забраться в машину или перейти из одной комнаты в другую. С Боди дело обстояло по-иному. После долгих усилий я все-таки научил его отзываться на такие простые команды, как «лежать!» или «ко мне!», но и их он выполняет не торопясь, а если занят в такую минуту чем-то интересным, то вообще не обращает на меня внимания. После того как я крикну раз десять, он, возможно, и взглянет с мягким недоумением. Это меня бесит — ведь люди считают, что собаки ветеринаров должны быть особенно благовоспитанными. Совсем недавно мой пятилетний сосед торжественно сообщил мне: «Ты всегда кричишь „Боди! Боди! Боди!“», и я сильно опасаюсь, что мои отчаянные, далеко разносящиеся вокруг крики, успели стать непременным аккомпанементом быта нашего городка.

И все же… и все же… малыш обладает собственной особой харизмой, грубоватым обаянием, которое берет в плен всех владельцев бордеров. Порода эта редкая, я ловлю себя на том что, увидев бордер-терьера на улице, начинаю разглядывать его со жгучим интересом. И я отнюдь не исключение: хозяева их проявляют такой же завороженный интерес к Боди. Мы все словно члены тайного общества.

Летом я гулял с Боди у мотеля на полпути до Глазго, как вдруг человек, выезжавший со стоянки, высунул голову в окошко.

— Какой замечательный бордер! — крикнул он мне.

Я надулся от невероятной гордости.

— Да, а у вас тоже бордер? — отозвался я.

— Ну конечно! — Он помахал мне рукой и уехал, но его товарищеский привет остался со мной.

Другая греющая сердце встреча произошла во время нашего путешествия этой весной. Я загнал машину на автомобильную палубу парома, который ходил между Обаном и островом Барра во Внешних Гебридах, и, вылезая из нее, заметил, что седовласый американец не спускает глаз с Боди, который вытянулся в своей любимой позе у заднего стекла.

Еще один поклонник этой породы. Он подробно рассказал мне о своем бордере. Выяснилось, что по ту сторону Атлантики они еще более редкие собаки — по его словам, в такой огромной стране ее разведением занимаются лишь три питомника. Прежде чем уйти, он снова и гораздо дольше созерцал заднее стекло моей машины.

— Ах, какие собаки! — наконец произнес он благоговейно.

Я ото всей души с ним согласился. Однако, когда я думаю о Боди, достоинства его породы меня не занимают. Греет меня и преисполняет благодарности мысль, что он более чем заполнил пустоту от потери любимых псов, которые были у меня до него. Еще одно подтверждение истины, которая должна служить утешением для всех владельцев собак: короткий собачий век не означает вечной тоски утраты — пустота заполнится, а чудесные воспоминания сохранятся.

Так было с моей семьей и Боди. Он нам дорог точно так же, как все его предшественники.

На этом я и закончу свое вступление. Начал я его, чтобы объяснить, каким образом коровий доктор мог написать книгу собачьих историй, а получилось что-то вроде писем, которые приходят ко мне от моих читателей со всех концов мира. Они рассказывают мне о своих собаках, об их забавных замашках, обо всем, что те проделывают, принося в дом радость. Рассказывают они и о своих горестях, своих печалях — короче говоря, обо всем, что так или иначе сопутствует тем, кто держит собак.

Пожалуй, я выбрал наиболее удобный способ ответить всем моим корреспондентам. Ведь это то, что довелось испытать мне.

На смену осени шла зима, на высокие вершины полосами лег первый снег, и теперь неудобства практики в йоркширских холмах давали о себе знать все сильнее.

Часы за рулем, когда замерзшие ноги немели и переставали слушаться, сараи, куда надо было взбираться навстречу резкому ветру, гнувшему и рвавшему жесткую траву. Бесконечные раздевания в коровниках и хлевах, где гуляли сквозняки, ледяная вода в ведре, кусочек хозяйственного мыла, чтобы мыть руки и грудь, и частенько мешковина вместо полотенца.

Вот теперь я по-настоящему понял, что такое цыпки — когда работы было много, руки у меня все время оставались влажными и мелкие красные трещинки добирались почти до локтей.

В такое время вызов к какому-нибудь домашнему любимцу был равносилен блаженной передышке. Забыть хоть ненадолго все эти зимние досады, войти вместо хлева в теплую элегантную гостиную и приступить к осмотру четвероногого, заметно менее внушительного, чем жеребец или племенной бык! А из всех этих уютных гостиных самой уютной была, пожалуй, гостиная миссис Памфри.

Миссис Памфри, пожилая вдова, унаследовала солидное состояние своего покойного мужа, пивного барона, чьи пивоварни и пивные были разбросаны по всему Йоркширу, а также прекрасные особняк на окраине Дарроуби. Там она жила в окружении большого штата слуг, садовника, шофера — и Трики-Ву. Трики-Ву был китайским мопсом и зеницей ока своей хозяйки.

Стоя теперь у величественных дверей, я украдкой обтирал носки ботинок о манжеты брюк и дул на замерзшие пальцы, а перед моими глазами проплывали картины глубокого кресла у пылающего камина, подноса с чайными сухариками, бутылки превосходного хереса. Из-за этого хереса я всегда старался наносить свои визиты ровно за полчаса до второго завтрака.

Мне открыла горничная, озарила меня улыбкой, как почетного гостя, и провела в комнату, заставленную дорогой мебелью. Повсюду, сверкая глянцевыми обложками, лежали иллюстрированные журналы и модные романы. Миссис Памфри в кресле с высокой спинкой у камина положила книгу и радостно позвала: