Станислав Токарев - Вакантное место

— Да не в этом дело. — Андрей зло вскинул голову. — Вас, конечно, учили в институте психологии, но тут, вы меня извините, у вас не сработало. Я не безвольный, просто я терпеть не могу принудиловки. Долг, долг, все долг! А кому я должен? Только самому себе.

— Так считаешь? Оригинально, хотя не очень. Допустим, в спорт ты пришел сам, по своей воле, и никто тебя за уши не тянул. Это правда. А уйти труднее. Ты теперь среди людей, которым всем понемногу должен. Кто отдаст Ваське Матвееву вчерашнюю ночь, которую он не спал, а примчался сюда в три часа и швырял камнями во все окна, чтобы меня вызвать? Это мелочь, это один пример, понимаешь? А таких я тебе могу привести сто… На еще гороха — вот черт, все карманы набиты!

— Хорошо, тогда еще один вопрос. Зачем мне нужен спорт — мне, спортсмену? Для здоровья? Но ведь для здоровья мне совсем не обязательно и в сборную попадать, и у Сокола с Айваром выигрывать, и все такое. Буду просто кататься на велосипеде. Для славы? Ну, а если я не честолюбивый? Значит, просто зрителей развлекать? Как в цирке? Сидят они себе, кейфуют, семечки щелкают… Или вот — горох… Поразвлекаются — и домой, в картишки перекинуться, а я им был клоун?..

— Ага. Вот ты как повернул. Значит, зачем. Тебе, значит, спортсмену. А я, если хочешь знать, пока не уверен, что ты — спортсмен. Я много думал, знаешь, что такое спортсмен, даже хотел во вступлении к диссертации написать — пусть кое-кто и посмеется, но я уверен. Это, знаешь, совсем особый характер — спортсмен. Это передовик, новатор. Колумб. Да-да, тот самый, и я не верю, что ему индийское золото свербило. Это зрители, которые семечки на трибуне щелкают… думали — он за золотом. А он искал неведомое… Ломоносов — вот спортсмен! Характер, мощь… нет покоя, все время вперед… Гагарин… Смелость, воля, благородство… И вот он летел, понимаешь, первый в мире, а кто-то из этих, твоих — с семечками и картами — обывателей, понимаешь, бурчал себе под нос: «Зачем мне лично ваш космос? Козыри, что ль, от этого повалят?» Так же всегда! Кто-то Эверест, понимаешь, штурмует, а кто-то песенки сочиняет про то, что «умный в гору не пойдет»… У нас в классе был парень — хлипкий на вид, от физкультуры освобожден: почки больные, сердце. Но страха — элементарного человеческого страха — просто не знал. За версту чуял несправедливость и кидался сразу в бой. Девчонку на улице шпана окружила — он туда, кулачишками машет неумело так, из носа клюква… Нос у него вообще слабый был. Но кто-то со стороны глазеет, а он в самой гуще. Учителям рубил правду-матку… Вот это для меня — спортсмен. А ты здоровый, ты на треке идешь двести метров за одиннадцать секунд. А можно за десять. Даже за девять — я печенками знаю, что можно. И кто-нибудь так пройдет. И отодвинет предел. И всем людям, понимаешь, покажет, на что они, люди, еще способны. А кто это будет — Ольшевский, Петров или Сидоров, — истории спорта вполне безразлично. Мне не безразлично. Ваське Матвееву. Но кто тебя знает, может, ты зритель. То есть равнодушный человек. И надежды наши тогда дохлые… Ладно. Мы с тобой так решим. Останешься и будешь тренироваться. Нельзя же мне признаваться, что я наврал насчет твоего деда: это же подорвет мой авторитет! Конечно, если хочешь, можешь меня разоблачить. Как, не разоблачишь? Ну, на еще гороха. И ты объелся? Тогда давай повыкидываем его на фиг…

Старушка из справочного бюро отодвинула стекло, смахнула на нос со лба очки, перевязанные по оправе суровой ниткой, и макнула ручку в школьную чернильницу-непроливайку.

— Фамилия?

— Нестерова.

— Имя?

— Ксения.

— Отчество?

— Не знаю.

— Возраст?

— Двадцать один.

Она кивнула: так, мол, и знала.

— Где родилась?

— Понятия не имею.

— Больше ничего не знаете? Примерный район проживания?

— Сокольники.

— Вот что, гражданин. Справку я вам дам. Но это будет неточная справка, ориентировочная, а в следующий раз обязательно поинтересуйтесь, где родилась искомая вами гражданка.

— Слушаюсь, товарищ начальник.

Старушка кивком вернула очки на прежнее место, и ее увеличенные толстыми стеклами глаза выразили некую неуверенность: стоит ли признавать себя начальником.

— Погуляйте-ка полчаса, — сказала она (все-таки властно), — будем искать вашу пропажу.

Андрей съел эскимо, рассмотрел в витрине фотографии, на которых колхозники Таджикистана, заливаясь радостным смехом, собирали богатый урожай «белого золота», а американские негры задумчиво бежали от конных полицейских, вмешался на бульваре в затеянный зеваками спор о том, пьян или болен пластом лежащий на скамейке человек, и едва не дал в ухо сушеному финику, отстаивающему первую версию, вызвал из автомата «скорую помощь» и ровно через тридцать одну минуту лег локтями на прилавок справочного бюро. Старушка протянула ему клочок бумаги с адресом и вкусно проговорила «ориентировочно», подняв сморщенный, лиловеющий чернильным бочком палец.

Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, разыскивая в прошитом солнечными нитями полумраке кнопку звонка, Андрей говорил себе, что Ксени наверняка нет дома, что она на работе или, хуже того, уехала в отпуск. Но после легкого топота дверь открылась, и смутным силуэтом Ксеня возникла за порогом, белея короткой балетной туникой, темнея на ее фоне тонкими плечами и руками, которые она угловато понесла к лицу. Когда он наконец вгляделся, то увидел, что она плачет.

Потом она влажной рукой взяла его за руку и быстро повела по темному коридору, потом они вошли в комнату, полную расплавленного солнца, в котором кружились пылинки, и на полу, под его ногами, смятые в беспорядке, валялись ленты, туфли, непонятного назначения обрывки невесомой даже на вид материи, и он остановился посреди всего этого, а Ксеня пробежала вперед, топча все и сминая, и припала головой к раме полуоткрытого окна.

— Я думала, ты не придешь, — заговорила она старательно строгим голосом. — Понимаешь, я тебя все ждала, я сначала думала, что ты придешь. И я не поехала с подругой на юг, я все ждала, а как раз сегодня я поняла, что ты не придешь.

— А я вот взял и пришел, — глупо сказал Андрей и осторожно пошел к ней. Он взял ее за плечи и попытался повернуть к себе, но она не повернулась, она напряженно втянула воздух и опять стала говорить о том, что вот сегодня утром она поняла, что ничего больше не будет, ни балета, ничего, и тогда она напялила на себя эти старые тряпки и сидела как дура, смотрелась в зеркало.

Андрей наконец повернул ее за плечи.

— Закрой глаза, — потребовала она. — Я зареванная и некрасивая.

Он послушно зажмурился. Притянул на ощупь ее голову и стал целовать мокрые, соленые, щекотные ресницы. Через мгновение нос ее хлюпал между его шеей и плечом, по груди прохладно ползли медленные слезы.

— Ну и дура. Ну и идиотка, — говорила она еще через секунду, сидя на диване и до красноты натирая кулаками глаза. — И платки все выстирала. А они не высохли. Я без тебя все сидела и сидела здесь. Вон видишь ту кирпичную стену за окном? Она на меня давила, понимаешь?..

— Мы ее взорвем к черту. Бежим на улицу?

— Сейчас, только причешусь. А ты знаешь, какая у меня радость? Радость к радости. Вот ты нашелся, и еще одна. У нас в студии новая преподавательница — чудо! Старенькая, скрюченная, черная, как горелая спичка, но горит и нас буквально поджигает, и валеночками топает — у нее ноги еще в ленинградскую блокаду обморожены — и кричит: «Житан-тэрнан, как ласточки! Где ваши крылья, где?» — и от этого просто летишь…

— Спортсменка, — усмехнулся Андрей.

— Что?

— Нет, это я своим мыслям.

— А знаешь, кого я видела? Того с усами и в очках, который приезжал на пляж. Он ехал на мотоцикле, и я бежала за ним до самого перекрестка, а он меня не заметил. А может, заметил, только сделал вид, что нет. Он ведь думает, что я во всем виновата, что я тебе меша-а-ю…

— Кончай реветь, — ласково попросил Андрей. — Придумала тоже — мешаешь! Пойдешь завтра со мной на соревнования.

— Правда? Обязательно. Я сяду куда-нибудь далеко-далеко и даже носа тебе не покажу.

— Вот еще. Ты будешь рядом. Я тебя теперь никуда не отпущу. Сейчас же скажи мне, где ты родилась. Ну, быстро.

Дальнейший разговор не имеет значения для этой повести. Собственно, и разговора-то не было. Они целовались.

Было в городе такое место, где Айвара Калныньша звали вовсе не Айвар, а почему-то Иван Петрович. Речь идет о детской спортивной школе, в которой он работал старшим преподавателем. Большинство учеников школы летом разъехались, и остались только те, кому предстояло осенью выступать на всесоюзной школьной спартакиаде. Десять лучших, десять надежных зачетников. Пять мальчиков, пять девочек. Пока Айвар, или, точнее, Иван Петрович, был в отпуске и готовился к первенству мира, занятия с группой вел второй тренер, Сергей Масляков.