Елена Саринова - Практика по фольклору

— Да-а, — глубокомысленно изрек Иван и почесал пятерней затылок. — До следующего цикла — три года. Народ расслабился.[9]

— Это местный символ, — глядя туда же, скривился Фрош.

— Что?

— Примула говорит, на самом деле деревню назвали «Подкоп», но, у первого ее старосты, который поехал в столицу оформлять документы, был дефект речи.

— Ясно. Интересная метафора получается, — хмыкнул словесник и с усилием потянул на себя створку. Хряк, колыхая пыльным брюхом, маневр откомментировал, но, с места не сдвинулся. Точно, символ.

Внутри, с обеих сторон узкой улицы, тянулись обычные бревенчатые дома. Разве что, без огородных просторов на задниках. Вот впереди, да — сирень с черемухой и бабки на лавках в созерцательных позах. Бабки, кстати, тоже, своеобразный деревенский символ: если внимание особое на чужаков не обращают, значит, есть большая вероятность, что вечером за это же дело бить не будут. Не они, конечно. Здесь местные полномочия разнятся…

Пойкопские бабки вели себя обнадеживающе — безразлично. А одна даже любезно указала клюкой в направлении местной таверны. Потом, правда, еще и перекрестилась вслед. Но, это — уже незнакомый символ. Полноценное же общение с местными началось в «указанном» месте. Кстати, единственном на всю немалую деревню. Хотя, если учесть два имеющихся тут же храма, моральный облик пойкопцев приобретал шелестящее белоснежное оперение. А кое-где так и нимбы…

— Сколько-сколько? — еще раз переспросил Иван и ненароком скосился на лысину стоящего за стойкой мужика.

— Одна комната — четыре меденя, — терпеливо повторил тот, воздев глаза к декорированному мухами потолку.

— Однако у вас тут… — хмыкнул студент, в последний раз отдавший такую цену за три дня у Моря радуг. Правда, там хозяйка была. И уж точно, без нимба. И вообще… — Хорошо, тогда просто поесть. Фрош, пошли.

Малец послушно плюхнулся за указанный Иваном стол и уставился глазищами в окно:

— Я могу и просто чай. Только, с сахаром.

— А я могу и просто хлеб. Только с солью, — буркнул Иван, которому, вдруг, стало стыдно. Хотя, с чего бы? В платке — одиннадцать меденей. Впереди — восемьдесят с лишним миль. И что-то ни одного потенциального ценителя «шедевральных братьев Гримм» на горизонте. И парень даже, на всякий случай, обвел глазами местный зачуханный зал… — Послушай, Фрош, на еду нам с тобой хватит. Да и на проезд без комфорта, тоже. Но, платить за пиршество клопов четыре меденя…

Подросток при слове «клопы» выдал некое подобие конвульсий:

— Мы можем и у какой-нибудь старушки переночевать. На сеновале, например. Поближе к воротам.

— Это, да. А почему, «к воротам»?

— Ну, так, — на миг замялся Фрош. — Чтоб завтра сразу от них и почапать.

— Логично, — протянул, внимательно глядя на него студент. — А скажи ко мне… Мать же твою… — и уже через секунду переметнул взгляд в сторону открывшейся двери.

Потому как у двоих вошедших в нее: длинного носатого парня, интеллигентно украшенного треснутыми очками, и чернявого пузана со свежим бланшем на скуле, ни крыльев ни нимбов тоже не наблюдалось.

— Это кто? Твои знакомые? — сглотнул слюну подросток.

— Угу. Как зуд под ложечкой.

— В каком смысле?

— В смысле, рожи у них, как у характерных героев из «Театра масок»[10]. Вот по этим маскам и знакомы. А зуд…

— Понятно… От чувства опасности.

— Угу, — а ведь опять с эффектом перестарался. Ну, не привык он с детьми… — Фрош, да нормально все. Просто, сиди ровно. Вроде, они пока трезвые. О-о, а вот и… обслуживание, — и сам обратился в столб. — Здравствуйте.

Подмахнувшая к их столу дева в «Театре масок» смогла бы с блеском исполнить роль и без наличия оной на челе. Да и зачем портить картонкой такую-то характерную красоту?

— И вам всех благ. Меня Власа зовут, — собрала она губки в бантик. — Что будете пробовать?

Однако наш герой кинул еще один взгляд на нее, на двух местных «злодеев», бдящих от стойки, на хмуро припухшего Фроша. Отнял, прибавил и… выдохнул:

— Что-нибудь из съедобного. Чтоб брат мой младший не отравился.

— Брат?

— Ну, не сестра же? — с вызовом фыркнул подросток. — Х-хе.

— Хм-м… Омлет с грибами, салат с огурцами, холодное молоко.

— Ну да. К этой компании еще селедку и… А мясо у вас есть? — на всякий случай уточнил Иван.

— Чтоб не отравиться? — скептически глянула дева на Фроша. — Уж лучше селедку.

— Ясно. Тогда, обоим — всё что огласили, только, без молока. Мой брат чай любит… с сахаром…

Отужинали в результате сытно и спокойно. Толи сидели, действительно, ровно. Толи бабки пойкопские, как символ, не подкачали. А уже в сумерках озадачились поиском гостеприимного сеновала. Для студента, как для «главного в походе», данное место никакой стратегической роли не имело (он после ночи с хтоническими лягушками и вовсе едва ноги переставлял и мозгами шевелил). Но все ж, обратно, до деревенских ворот, доплелся. И переговоры с «принимающей стороной» в виде сутулого дедка, взял на себя. Правда, велись они недолго: «С какой стороны пришли?.. С болот?.. Зубы покажьте… Медень положьте». Затем махнул пятерней на лестницу, приткнутую к чердачной дверце сарая, и хлопнул дверью. Вот и все местное гостеприимство. Да и хоб с ним — до сена бы, и рухнуть в него. Оставалось лишь одно:

— Фрош.

— Ага, — зевая откуда то сбоку, отозвался малец.

— Ты тех двоих, из таверны, видел, когда мы сюда шли?

— Так это ж — улица. По ней все ходят. У тебя зудит что ли, до сих пор?

— Не понял… А-а. Не знаю. Такие рожи просто так не даются.

— Кем?

— Матерью-природой, — тоже зевнул Иван. — Так что, бди давай. А я пока посплю. Потом — я.

— Это как? — аж подскочил со своей лежанки малец. — Как бдеть?

— Молча. Считай про себя… До миллиона. А лучше, до десяти, — и, подсунув локоть под щеку, тут же ушел в глухой студенческий сон.

— Эй… Э-эй… Иван… До миллиона… Поди, думает, я и цифр таких не знаю… Иван…

Вот не везло что-то в последнее время нашему студенту со снами — он опять погрузился в безнадежную муть. Хотя, на этот раз вместо ванны в щербинах был колодец. И ни какой-то там, а со Скользкого пути. Иван, ухватившись руками за каменные борта, двигал в воде ногами и наблюдал, как две ученые дамы: госпожа Брэмс и профессор Мефель (какой кошмар без оной?), решают его сомнительную судьбу. Фрош стоял рядом со скрещенными на груди ручонками:

— А вам не кажется, что это уже — мое дело? — ехидно уточнил он у спорящих дам.

— Это дело вообще слишком сомнительное, — воззрилась на Ивана его уважаемая куратор.

— Фрош, ты думаешь, я тебя не люблю? — в этом месте уже хмыкнул сам предмет диспута. Госпожа Брэмс после паузы продолжила. — Но, мой кляйне лягушонок, дело, действительно…

— Ай!

— Дело, действительно…

— Ай! Да мать же твою! А-ай! — с силой задергал ногами Иван, отбиваясь от упорных попыток утянуть его вниз. Руки с бортов предательски соскользнули, и уже полностью уходя в холодную воду… — Мать же твою, альма… — он, наконец, проснулся… Длинная согнутая тень, матюгаясь вполголоса, отделилась от стенки чердака, и юркнула в синий прямоугольник проема. И у этой тени, как показалось Ивану… — А, ну, стоять! Моя сумка!

Следующий звук, заставший студента уже в самом проеме, звук сдвигаемой вдоль фронтона лестницы, дал понять, что «стоять», как раз, придется ему. Длинный же, показав фигуру из согнутых в локтях рук, перекинул свою добычу на плечо и махнул в распахнутые уличные ворота. Иван на мгновенье задумался… Фрош! И метнулся назад, в темень…

Поиски подростка в сене ничего не дали. Хотя, наш герой старался. Попутно рисуя себе картины, сильно расцвеченные собственной образованностью. Зато, он нашел треснутые очки, прямо у стенки, куда, видимо, своего визитера и откинул. Кстати, с чего, вдруг?.. Развязанный шнурок на правом ботинке дал Ивану полноценный ответ. А также вывернутый карман на штанах… Теперь к картинам с участием тщедушного Фроша присоединились и другие. Например, длинный вор верхом на деревенском частоколе и сам Иван, пешком по столичному тракту. А когда на грани его воображения опять замаячил торговый корабль (не то «Фаворит», не то «Фредерик»), Иван вновь расслышал посторонний звук. В сопровождении старательного пыхтения откуда-то снизу — лестницу возвращали на ее функциональную позицию. И это был, показавшийся через несколько секунд…