Сергей Буянов - 730 дней в сапогах

– Рядовой Тальянкин, немедленно собрать вещи!

– И в расположение четвёртого дивизиона!

– Заряжающим, мать твою!

– Там по бабам не пошляешься, сволочь!

– Вторым палёным будещ, убльюдок!

Что-то ещё и ещё выкрикивал вдогонку разъярённый подполковник, сбившийся на родной акцент.

Но Лёха его не слушал. Негнущимися ногами, сдерживая похмельный смех, он потопал в сторону части. Опять в последнее подразделение, по счёту и значению. Навстречу суровым будням солдата срочной службы…

Если праздники принято считать радостными, выходные – светлыми, то будни – непременно суровыми. Даже те, кому жизнь представляется сплошным праздником, осознают, что веселье когда-нибудь заканчивается. И тем тяжелее будут будни, чем радостнее был праздник.

В любой, самой жестокой действительности есть черты смешного. Юмор окрашивает страшное время и вселяет надежду на лучшее. Может ли быть что-то хуже, если сейчас хуже некуда? Только сила надежды даёт волю к победе, позволяя человеку жить в самых отвратных обстоятельствах.

Все тяготы и невзгоды воинской службы несут рядовые солдаты, каковым оказался Тальянкин после изгнания из свинарника. В первый же день Мага позвал его к себе. Лёха вкратце рассказал о причинах гнева зампотыла. Покер долго добродушно смеялся, затем перешёл к делу.

– Сейчас я тебя устрою в санчасть. Полежишь недельку. На днях ожидается поступление новых бушлатов. Понял?

– Конечно.

Мага отвёл Лёху в санчасть.

– Это мой человек. Отмажешь его, Федя!

– Ясно, Мага! От чего лечить?

– Лечить будешь только перед обходом начмеда. В любое время отмажешь, где бы он ни был. Или лечить будут тебя!

– Всё понятно.

– Приятно иметь дело с понятливыми.

Чуть позже и Лёха понял, почему лекарь спрашивал: «От чего лечить?» Оказалось, в санчасти разнообразие лечения заключается в примочках фурациллином разной концентрации. Только по жизненным показаниям используются антибиотики в таблетках. Делать уколы фельдшер не умеет. Зато лечить умеет по-разному: от простуды – уборкой снега, от розочек5 – ежедневной генеральной уборкой помещения, а если кто-то схватил несварение желудка – ему жарить картошку для фельдшера, и так далее.

Тальянкину повезло больше всех пациентов. Два раза в неделю, перед обходом начмеда ему напяливали то на правую, то на левую ногу жёлтую от фурациллина повязку.

– Как дела свинские? – спрашивал крепко сбитый майор, усмехаясь в рыжие усы. Он до сих пор считал Лёху старшим свинарём.

– Свинские, по-свински! У меня пока побаливает! – бодро отвечал Лёха. На этом врачебный осмотр оканчивался.

Почти каждый день Лёха ходил в деревню налаживать бартерные отношения. Новенькое с иголочки обмундирование на знакомую «жидкую валюту». Для солдат, чья часть в черте города, самовольная отлучка считается самоволкой. Для Лёхи это самоход. Бывало, он не возвращался одним днём. Десять-пятнадцать километров, шутка ли сказать? Лёха совсем не спешил, понимая, что халява скоро закончится.

Артбригаде в этом году повезло как утопленнику. В связи с сокращением и разоружением сюда зачастили всевозможные генеральские комиссии. Личному составу приходилось ежедневно заниматься облагораживанием территории. Не последнее место в военных объектах занимала санчасть. Даже Лёху, человека Маги, пришлось привлечь к труду. Тальянкину досталась не грязная, но пыльная. Покраска травы на газоне пулевизатором. Для этого нужно натолочь зелёного мела, густо развести его водою. И трава станет красивее натуральной! Остальным пациентам пришлось пахать днём и ночью, подыхая на полах и кафельных стенах. Всё обрабатывалось дезраствором. Разъедало руки и глаза солдат, а начмед лично следил за выполнением работ.

– Трудотерапия – есть лучшая хирургия! – приговаривал майор медицинской службы.

Прибывший генерал не обратил внимания на санчасть, он даже не соизволил взглянуть в её сторону

По этому случаю неунывающий начмед родил ещё один афоризм.

– Мафия бессмертна! Санчасть непобедима! Ха…ха…ха!

Уехал генерал – санчасть зажила привычной жизнью. Пациенты на «лечебные процедуры». Днём – уборка, ночью иные задачи. Пожарь картошку фельдшеру, подшей (постирай) хэбушку медицинскому работнику, начисти сапоги и бляху слуге Гиппократа и спи-отдыхай, смотри свои дембельские сны! Благодать, да и только. Лёха в самоходы.

Пришла пора Тальянкину покинуть сей санаторий.

И пошли бесконечные наряды. Первый – по роте. В сравнении с учебкой, халява! Никаких команд и стоек «смирно»! На тумбочке можно сидеть и курить при случае. Главное, уборка бычков от кроватей. Далее по мелочам, вымыть Ленинскую комнату, подъезд да санузлы. Грязную работу Лёха не выполнял. Его поставили на фишку. Дневальный должен вовремя срубить фишку, то есть стоять на карауле. Только вместо слова «атас», нужно крикнуть: «Фишка!» – и вся любовь. Пользуясь тишиной, Лёха сел за стол в Ленинской комнате, чтобы написать письмо домой. Только он достал лист бумаги, раздался непонятный перестук.

– Цок. Цок. Цок!

Неприятный звук! Как будто кто-то неумело крадётся. На разводе начальник штаба изо дня в день рассказывал грустную историю о гибели целой роты от лазутчиков: то ли японцев, то ли китайцев.

Лёха выскочил на ЦП. Никого!

– Цок-цок-цок! – услышал он, вернувшись. Что за идиотизм? Так недолго и фишку прозевать. А за это по головке не погладят! Вдруг зайдёт дежурный офицер и увидит бедного художника за работой над дембельскими альбомами?

Лёха прислушался внимательнее. Даже вытянул шею. Звуки прекратились. Тальянкин прошёл в умывальник. Там стоял Палёный, отстирывая кучу носков.

– Палёный, ты не слышал ничего?

– Нет-нет! Ничего не слышал! Сейчас всё постираю и уйду! – старослужащий закрылся ладошками, ожидая удара по голове.

– Тебя, идиота, спрашиваю! Слышал какие-нибудь звуки?

– Нет-нет! Ничего не слышал!

Вразумительного ответа от идиота не дождёшься. Лёха вернулся к письму. Исписал полстраницы.

– Цок-цок-цок!

Звук действовал на нервы. Лёха выскочил из комнаты, сжимая штык-нож. Но, никого! Он замер. Звуки шли из умывальника. Палёный, жив ли?

– Чего делаем? – гаркнул под ухо Лёха.

– Да я, тут, поссать заходил. Я всё-всё постираю!

– Кто цокал?

– Не слышал, не знаю, не бей!

Как говорить с таким чмырём, на ему понятном языке? Лёха сжал ухо Палёного тремя пальцами и прижал к раковине лысую голову.

– А-а! А-а. А-а, – визг Палёного становился всё ниже и тише.

– Кто стучал?

– Я не стукач!

Какой с ним разговор? Лёха прошёл в туалет – никого! Тальянкин задержался в дверях. Он молча наблюдал за Палёным.

Чмырь сделал шаг от раковины.

– Цок!

Ещё шажок.

– Цок!

Во, дела!

– Как ты это делаешь?

– Я, я ничего не делаю!

– Ну-ка, пройдись!

– Цок-цок-цок!

– Палёный, сядь!

Палёный сел.

– Ноги на лавку поставь!

Палёный закинул босые ноги на скамейку. Иссиня чёрные пальцы покрывали толстые грязные ногти, загнувшиеся до самого пола! Вот тебе и цок-цок-цок!

– Всё отстирал?

– Так точно!

– Шагом марш в Ленинскую!

Палёный зашёл в комнату и замер.

– Вот тебе ножницы, обстриги ногти, понял?

Лёхин приказ особого энтузиазма не вызвал. Палёный хотел спать, зевая во весь рот, он не хотя начал состригать свои цокалки.

– Кому носки стирал?

– Много кому, а тебе не буду!

– Почему ты чмо, Палёный?

– У меня поддержки нет, вот почему!

– Откуда ты?

– Из Москвы.

– Ясно. А почему ты Палёный?

– Спалился.

– Когда?

– Я в свинарнике служил. Деды у нас бухали.

– Тебе, небось, перепало?

– Отпил чуть-чуть, пока банку нёс. Потом уснул с бычком в хлеву. Ну и спалил шинельку вместе со свиньями.

– Все свиньи сгорели?

– Одна только. И ту зампотыл забрал, сволочь.

– А потом что?

– Потом в дивизион пришёл фазаном. Стали издеваться: бить по лицу и по яйцам, заставили работать наравне с гусями, а потом и с духами.

– Теперь дедом носки для духов стираешь?

Палёный всхлипнул.

– Своё-то, когда последний раз стирал?

– Некогда мне! Тальянкин, я спать хочу.

– Мотай-ка в умывальник и стирай своё тряпьё!

– Дак ведь, не высохнет до утра!

– Сырое оденешь, не сдохнешь.

– Да чё я себе стирать-то буду?!

Вот же, мразь какая! Лёха разозлился.

– Бегом! – прикрикнул Тальянкин, подражая голосу Быдуся. Сработало.

Палёный снял хэбушку и исчез в умывальнике.

Лёха дописал письмо и пошёл проверить, как там Палёный?

Палёный включил воду, бросил в раковину свои шмотки и завалился спать на деревянную скамейку.

Лёха вздохнул. Разве это человек? Что он сможет сделать без внушения? Это же декоративный щенок, уделанный собственным помётом – который и жрать без пинка не станет!