Александр Федотов - Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

Серега не соврал. После отбоя, когда всё утихло, Димон усадил веснушчатого Пашу на кровать для гипнотического сеанса. Мы все столпились вокруг и с любопытством наблюдали.

– Короче, Паша, твоя проблема в том, что ты добрый, ты не можешь за себя постоять. Понял? – начал Димон.

Паша кивнул.

– Я попробую тебе помочь. Ложись на спину. Закрой глаза.

Паша доверчиво откинулся на подушку.

– Расслабься… твои руки наливаются теплом… тепло разливается по всему телу…

Обступив Пашину кровать, ребята во все глаза смотрели за происходящим.

– Я буду считать до десяти… на счет десять ты уснёшь… Раз… Ты засыпаешь… Два… Засыпаешь… Три… Десять!

Паша уже лежал не двигаясь, закрыв глаза и ровно дышал. Внешне мало что изменилось. А Димон продолжал:

– Ты идёшь по дороге… у тебя на плече лопата… возьми лопату…

Рука Паши, вытянутая вдоль тела, повернулась ладонью вверх и сжалась в кулак. Мы недоуменно переглянулись.

– У тебя на плече лопата… ты идешь по дороге… за тобой идёт человек… он хочет тебя ударить!

Паша дернул головой и ещё крепче сжал и без того сильно сжатый кулак.

– Человек начинает тебя бить! Защищайся!

Сжатая в кулак рука поднялась.

– Бей его! Бей!.. Бей! – настаивал Димон – Он тебя бьёт! Бей его!

Кулак сжался до белизны в пальцах, но, несмотря на требования Димона, ответного удара не последовало. Рука Паши безвольно опустилась вдоль тела. Димон решил поменять тактику. Он вспомнил, что у Паши есть младшая сестра, в которой, тот, души не чаял.

– Ты идёшь по дороге… у тебя на плече лопата… вместе с тобой идёт твоя младшая сестра… за вами идёт человек… он замахивается лопатой!.. он хочет ударить твою сестру!

Паша задергал головой и поднял сжатую в кулак руку.

– Человек начинает бить твою сестру! Защи…

Димон не договорил. Паша яростно колотил кулаком по матрасу…Мы испугались, что стук мог всполошить дежурную по коридору. Надо было постепенно выводить пациента из транса.

– Всё спокойно… человек убежал…. твоя сестра в порядке… в порядке…

Паша, расслабившись опустил руку.

– Я буду считать до пяти… на счет пять ты проснёшься… всё будет в порядке…только у людей будут красные руки и зелёные лица…

Мы с Серегой переглянулись.

– Раз… ты просыпаешься… два…три… четыре… ты просыпаешься… пять! – Димон щелкнул пальцами.

Все глаза устремились на Пашу. Он открыл глаза и с удивлением оглядел столпившихся вокруг его кровати людей.

– Ты ничего не замечаешь? – спросил Пашу Димон.

– Нет.

– Руки у всех нормальные?

– Да.

Несколько разочарованный, Димон пожал плечами. Тут Паша посмотрел на Серегу и удивленно спросил.

– Серый, а чего это ты лицо зеленкой вымазал!?

Наступила немая пауза. У меня не было слов. Вот тебе и гипноз. Вот тебе и Димон. А Паша каков: себя защитить не мог, а за младшую сестренку горой. Однако в части ему плохо придётся…

Около пяти часов утра я вместе с остальными обитателями палаты проснулся из-за странного шума. Единственное и вечно закрытое окно, выходившее на двор, было распахнуто настежь… Почуяв неладное, мы подбежали к окну. Под окном, на асфальте, угадывались смутные очертания лежащего человека. Но с высоты третьего этажа, да ещё в предрассветных сумерках, было трудно разобрать точно. Дверь в палату распахнулась и к нам с криком ворвалась перепуганная санитарка:

– Кто отсутствует!? Разойдитесь – каждый к своей койке!

Мы уселись по койкам, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, кого же у нас не хватает.

– Узбек! – первым сообразил Димон.

Мы все как один повернулись в сторону койки узбека-«сапога». Она была пуста.

– Умаров! – крикнула санитарка и выбежала из палаты. Как только она вышла, мы бросились к окну. Человека под окном уже не было, но на асфальте, там, на месте головы, виднелось какое-то чёрное пятно.

– Да он чё, ребята, из окна что ль бросился? – Серёга с недоумением пожал плечами.

– Чего это он?

– Не понимаю, я с ним вчера вечером говорил, он вроде нормальный был.

– Умаров, – протянул Димон, – А я его фамилии и не знал, всё «сапог», да «чурка»….

– Ну, теперь, ребята, писец, – сказал Сёма, старшина палаты.

– А чё так?

– Чё так!? Самоубийство! Сейчас крайнего искать будут! Скажут, что он из-за годковщины себя жизни лишил! – Сёма нервно ходил взад-вперед по палате. – Посадят. Как пить дать.

– Так мы же вроде не зверковали, – оторопело сказал я, – ну, пнул кто разок-другой, для порядка, как без этого?…

– Ты это, Шура, следователю объясни. Им дело закрыть нужно. Я здесь старший, ты подгодок, Серёга – дед. Вот все трое и пойдем под трибунал. Два года, как пить дать, и это, если повезёт!

Я не знал, что сказать, что думать. Сёма прав, если захотят посадить, посадят. И чего он, мудак, выбросился… Дисбат. Точно…

К вечеру приехал следователь. Капитан второго ранга из городской прокуратуры. Началось – Сёма как в воду глядел. Нас по очереди вызывали на допрос. Сначала Сёму. Его мурыжили около часа. Он вышел из кабинета белый как мел, пальцы дрожали.

– Федотов! К следователю.

На негнущихся ногах я поплёлся в кабинет главврача, где расположился представитель прокуратуры. Я не знал, что говорить. Над узбеком особо не измывались, но, может, ему этого и хватило? Люди-то разные бывают. Что лично я-то сделал? – я стал лихорадочно перебирать в памяти, что я сделал плохого узбеку. Кровать его занял, как пришёл, а его на верхний ярус выселил – годковщина. С Сёмой рядом стоял, когда он его за приборку пинал – пособничество. А вдруг это последней каплей было? А вдруг посадят?..

– Разрешите? – я осторожно приоткрыл дверь кабинета.

– Проходите

Следователь, седеющий мужчина лет пятидесяти, сидел за столом главврача и что-то записывал в школьную тетрадку.

– Садитесь.

Я осторожно опустился на стул.

– Имя. Звание.

– Старший матрос Федотов. Александр.

– Как давно в палате?

– Неделя.

– Почему Умаров покончил жизнь самоубийством? Соображения есть?

– Сам не могу понять. Не знаю.

– Не знаешь? Ну-ну. Зачем ты его бил?

– Его никто не бил.

– Не бил. Точно? Ты сколько отслужил?

– Два года.

– Подгодок значит. И не бил?

– Никак нет.

– А вот Семён говорит, что бил. Что скажешь?

– Никак нет, товарищ капитан второго ранга.

– До тебя кто на твоей кровати спал?

У меня ёкнуло в груди.

– Не помню точно, по-моему – узбек… То есть – Умаров.

– Ты его с кровати согнал?

– Не помню. Он сам перешёл.

– Не помнишь, – следователь усмехнулся. – Вы до чего парня довели! Кто его больше бил: ты или Семён! Сейчас решается, кто из вас пойдёт пособником, а кто главарём. Отвечай, быстро!

– Мы не били.

– Ты знаешь, что бывает за дачу ложных показаний?! – следователь подался вперёд, привстал на стуле и обеими руками широко упёрся в тяжелый дубовый стол.

– Мы не били… – перед глазами у меня всё поплыло.

Некоторое время следователь испытующе глядел мне в глаза, а потом опустился на стул и начал чиркать что-то в своей тетрадке. Потом после каждого моего ответа он делал у себя какие-то пометки. Мой мозг работал на выживание. Следователь спрашивал, а я отвечал: кратко, стараясь никого не заложить и самому не подставиться.

Два дня нас по очереди мурыжили, а на третий день пришло известие, что нашли предсмертную записку Умарова. Он её написал на узбекском, ещё день её переводили на русский. Этот день – самый длинный день в моей службе. К концу дня стало известно, что написал узбек. Он просил никого не винить, сказал, что сделал это потому, что ему стыдно возвращаться в аул после того, как получил триппер за двадцать пять рублей, в поезде. Никого из нас он в записке не назвал. Вот тебе и узбек-«сапог». Поступил как мужик, никого не подставил. Одно слово в его записке могло сломать каждому из нас жизнь.

Справка : Швартовый (конец): канат которым корабль привязывают к причалу.

Из всех ребят в госпитале мне больше всех запомнился один: он отдал флоту год жизни и две ноги. Его Вася звали.

Однажды я стоял в очереди в парикмахерскую, здесь же, при госпитале. Симпатичная девчонка-парикмахерша отошла на обед. Мне торопиться было некуда, и я присел при входе на ступеньку. Грело полуденное солнце, пели птицы, я даже зажмурился от удовольствия: как дома, на гражданке! И тут странный звук вывел меня из состояния блаженного транса. Я повернул голову. Молодой парень в пошарпанной инвалидной коляске гнал по дорожке, изо всех сил крутя руками тугие прорезиненные колеса. Штаны он закатал до колен, а из заворотов торчали густо обмазанные зелёнкой культяпки. Он поравнялся со мной, лихо заломил вираж и, придержав руками колёса, притормозил.