Михаил Жванецкий - В Греческом зале

Что надо сказать дяде? Ну!.. Здра… Ну!.. Здра… Ох, я ему напомню, так он всю жизнь будет помнить. Ну!.. Здра… Такой буц здоровый, четыре года скоро.

Отдай девочке мячик. Отдай, солнышко. Ухаживай за ними. Все равно они отдают нам больше, если они хорошие. Все равно они отдают нам все, если они золотые. Твоя бабушка была и ударник, и застрельщик, и я знаю кто?.. А дети на ней, весь дом на ней. Я ей говорю: «Соня, перестань уже… Перестань! Дети все устроены, мы на пенсии. Перестань, Соня, поспи до восьми. Поедем к детям. Дети за нами будут ухаживать».

И мы сели на колеса и поехали в Новосибирск, где твой папа кандидат, а мама аспирант. Все математики, все в очках, а кто будет варить обед?.. И я вижу, моя Соня стирает, а я выкручиваю. Она моет полы, я стою в очередях.

Кое-как поставили этих кандидатов на ноги. Поехали к дочке. Уже Москва, уже скрипачка, уже все удобства. И что я вижу?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я стою в очередях.

Поставили на ноги скрипачей, сняли у них с шеи детей, вернулись домой. Дома отдохнем. Летом у моря. Мы на пенсии. Дети съедутся, будут ухаживать. Съехались дети… Что я вижу, Юзик?.. Соня стирает, я выкручиваю. Она варит, я тяну с базара кошелки – лошади оборачиваются. Дети должны отдохнуть. У детей один только месяц. Так мы не пойдем на море. Я не помню, когда я был на пляже. Лет десять назад. Случайно. Неважно. Мы отпляжили свое.

Что нам надо, Юзик?.. Чтоб у детей наших было немножко больше счастья, чем у нас. Чтоб ты уже попал в институт и удачно женился: есть такие жены – моим врагам, ты же знаешь. И чтобы у тебя были хорошие дети, и чтобы они попали в институт и удачно женились, и чтобы у них были свои дети, тоже хорошие и тоже способные. А мы будем ездить и не будем говорить о болячках. Потому что у кого их нет, и еще не хватает об этом говорить.

И будем смотреть на наших внуков, и радоваться, и потихоньку уходить… А все это называется очень просто – хорошая старость.

Правда, Юзик?.. Ты же все понимаешь. Ну, дай ручку дедушке, дай, золотко. Мы уже идем. Бабушка нас ждет. Дай ручку. Чтоб ты не знал, что я видел… Чтоб ты был здоров! Юзик, дедушка не может быстро, не забывай…

Для А. Райкина

Нет, нет, нет! Кто что ни говори, а прежнее воспитание не то что нынешнее… Все эти бонны, гувернантки, пансионы – они свое дело делали. Я и сына воспитывал в таком же духе: «Саша, мальчик мой, не забывай правила доброго тона, не бойся лишний раз сказать спасибо своему начальству. Уступи дорогу… кому следует, открой двери… нужному человеку. Делай людям добро, и люди для тебя кое-что сделают. Будь благодарным, Саша. Мария Васильевна столько лет тебя обучала, привези ей подарок. У тебя экзамены на носу: «Примите, многоуважаемая Мария Васильевна, папа передает вам привет!»

Ну что мне делать с сыном? Я помню, в наше время во время экзаменов мы списывали друг у друга… Вы же помните, мы же все списывали! Нет, мой сын сидит, морщит лоб, он что-то сочиняет. Один. Я ему шепчу: «Саша, я договорился, учитель отвернется. Саша, не теряй времени, не волнуй папу!» Он мне ответил: «Не жестикулируй за стеклом, не мешай мне думать!» Сейчас он додумался, его посылают в такую глушь – один медведь на сто квадратных километров. Я ему шепчу: «Саша, подожди! Саша, не подписывай! Не торопись. Я еду в институт. Подожди, Саша, не торопись!»

Я примчался – он уже подписал! Когда я узнал, что его посылают в колхоз «Рассвет», – у меня стало темно в глазах! Сейчас он мерзнет в своем «Рассвете». Им забыли дрова выделить… Я помню, в наше время мы воровали уголь на железной дороге, вы же помните, мы все воровали! Мы крали в лесу дрова. Мы же крали, вы же помните. Я ему говорю: «Саша, воруй и ты, Саша, кради, иначе замерзнешь!» Он мерзнет, он принципиальный! Откуда в наших детях такое, чего нам не понять? Неужели мы так постарели?

Нет, кто что ни говори, а прежнее воспитание…

Гувернеры… Гувернантки…

Копаться в мусоре не стыдно, мальчик. Стыдно быть от этого счастливым.

Лучшее средство против неразделенной любви – неизлечимый понос.

– Как проехать к центру?

– Очень просто.

И ушел.

Я понимаю, как трудно составлять пятилетние планы, добиваться их выполнения. Но почему они так быстро летят?!

И еще я думаю: почему с переездом в другой город у тебя не появляются друзья? Вот и сорок. Вот и сорок восемь. И люди вокруг, и есть умнее тех, прежних, и уж куда образованней. Что ж там такое в том далеком детстве? Почему ты с ними можешь молчать?! Почему тебе не нужно платить ему вниманием, талантом, услугой? Мы же тогда их не выбирали.

Видимо, все надо захватить с собой смолоду. Потом раздавать, а приобретать поздно.

Я придумал телефон, который не пропускает скверные новости. Он молчит уже две недели… Ага, вот и звонок: что вы говорите, куда вы меня приглашаете? Черт! Опять надо настраивать. Он не понял, какое это приглашение, вот ужас.

Сколько нужно при капитализме денег, столько при социализме – знакомых.

Когда наутро я открыл дверь из моей комнаты на балкон, два голубя сдохли. Хотя я им кричал: «Отойдитя!»

А вы пробовали принять слабительное одновременно со снотворным? Очень интересный эффект.

Жизнь человека – миг, но сколько неприятностей.

Для А. Райкина

Я не знаю, как для вас, но для меня Восьмое марта второй день рождения. Я холостяк. Не старый. Мне восемнадцать до семнадцатого года плюс пятьдесят один минус подоходные плюс бездетность. Я по профессии бухгалтер. Итого мне… шестьдесят девять с копейками.

Все друзья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хорошо. Но я не спешу. Шестьдесят девять – время еще есть. С моим возрастом, о котором я сказал выше, с моими данными, о которых я скажу ниже, я мог бы женить на себе весь балет Большого театра, но я не тороплюсь.

Мне говорят:

– Слушай, Сигизмунд, для тебя есть девушка в Ташкенте, стройная, как козочка, ароматная, как персик.

– В Ташкенте. Улица Навои, шестьдесят пять, вход со двора, налево, отдельная квартира с отцом?

– Да.

– С черными глазами, заикается?

– Да.

– Тетя болела желтухой в тридцать шестом году?

– Да.

– Хорошая девушка, но зачем привязывать себя к одному месту?

Я всю жизнь менял адреса и места работы, менял, когда мне не нравился пейзаж за окном или голоса сотрудников. Зачем же мне затихать вдали? И я сказал себе: «Сигизмунд, тебе рано отдавать, ты еще не все взял от жизни».

И я сбежал к одной врачихе. Доцент. Вот такая толстая диссертация, и тема очень интересная – что-то там в носу.

Такая умная женщина. Бывало, по радио: «Буря мглою небо кроет…»

– Откуда это, Сигизмунд?

Я только открывал рот и напрягал память, как она говорила:

– Ты прав – это Пушкин.

С ней я пошел дальше всех, с ней я дошел до загса. У меня уже был букет, мы с ее мамой перешли на «ты», а папа подарил мне белые тапочки. И тут я сказал себе: «Стой, Сигизмунд. Она чудная женщина со всеми удобствами, с горячей водой, в прекрасном районе, но умна угнетающе». С таким же успехом можно жить в библиотеке или спать в машиносчетной станции.

И я бежал к третьей. Та ничего не соображала, и я почувствовал себя человеком. Я сверкал остроумием, я пел и решал кроссворды. А она сидела, раскрыв рот. Когда человек, раскрыв рот, смотрит на вас целый день, это приятно. Но через месяц это начинает раздражать. Я ей говорю: «Закрой рот, я уже все сказал». И хотя был ужин, и нас поздравляли, и ее папа подарил мне белые носки, я сказал себе: «Стоп, Сигизмунд, шутки шутками, но могут быть и дети». И я бежал домой… где из живых людей меня ждет только зеркало.

Но сегодня, женщины, у нас с вами большой день… Я чувствую, что я созрел. Сегодня я выгляжу как никогда. У меня еще стройная фигурка, блестящая в некоторых местах голова, слегка подкашивающиеся ноги, небольшое пришепетывание при разговоре, посвистывание при дыхании и поскрипывание при ходьбе. Но если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке, со мной еще очень, очень можно поговорить! О Восьмом марта, о весне, о вас, женщины…

Готовьтесь, птички! Я еду к вам на трамвае!

Для А. Райкина

Зарядку себе придумали, лишь бы не работать! Лишь бы дурака валять! Здоровый бугай поднимает гири впустую – воздух перемешивает. Пускай камни таскает или вагонетки с углем. И платить ему не надо: он же за гири денег не берет!

Если весь народ по утрам вместо гирь будет яму копать, знаете, какая колоссальная экономия будет?! А если другие туда воды накачают и гусей пустят… На каждого получится по два гуся.

Я ж не один день думал!

А этот футбол – двадцать два бугая мяч перекатывают. А если им вместо мяча дать каток, они ж за полтора часа все поле заасфальтируют. А зрители еще по рублю дадут. Бешеные деньги пойдут.