Семен Нариньяни - Со спичкой вокруг солнца

— Хорошая игра центра форварда зависит всего-навсего от сорта травы?

— Не только. А еще от класса игры того защитника, который играет против этого центра. А также от настроения полусреднего. На «Локомотиве» Севка хорошо подыгрывал мне. Давал пас на ход. Мне оставалось только ударить поточнее. И я забил три мяча из четырех. Газетный репортер почему-то похвалил только меня, о Севке ни слова. Севка обозлился не на репортера, а на центра форварда и не дал тому сегодня ни одного хорошего паса. Севка бил по воротам только сам. В результате сам не забил и не дал забить мне.

Через несколько лет у меня произошел примерно такой же разговор с заслуженным деятелем искусств режиссером Эн. Я написал, а Театр имени Ленинского комсомола поставил комедию «Опасный возраст». Актеры подобрались хорошие. Играли легко, весело. Особенно удачно вела свою роль артистка Эс. Каждая ее реплика, сыгранная мизансцена, произнесенное слово доходили до публики. Она на сцене — смех в зале. Так было сто спектаклей. Прихожу на сто первый, и все выглядит по-другому. Актриса та же, слова она говорит те же, но сегодня они ни до кого не доходят, не вызывают в зале веселых эмоций. У меня ощущение полного провала. В антракте бегу за кулисы, спрашиваю у режиссера:

— Что случилось?

— Не пошла игра у Эс.

— Она же хорошо играла вчера, позавчера.

— Разве хорошая игра актрисы Эс зависит только от актрисы Эс?

— От чего еще?

— От тысячи всяких обстоятельств. От директора театра. От предварительного распределения ролей в будущем спектакле, от своевременной уплаты взносов членами ВЛКСМ. Эс не только актриса, она зам секретаря комсомольского комитета.

— Что случилось сегодня?

— За час до начала спектакля ей позвонила мать и сообщила о каких-то семейных неприятностях. Не то сестренка Эс схватила по алгебре двойку, не то муж Эс пришел домой под мухой и разбил чайный сервиз. У артистки тотчас испортилось настроение. Будь Эс постарше, она сумела бы опытом, техникой завуалировать плохое настроение, а Эс первый год играет в профессиональном театре, играет самое себя. Пропало у нее настроение, и спектакль пошел сикось-накось, завалился.

Двойка по алгебре у сестренки — вот из-за какой малости на театре очхор спектакль превращается в очнехор.

Подходила очередная круглая дата. Мне должно было стукнуть шестьдесят пять, и хотя за сорок лет журналистской работы бывший очеркист написал не тысячу фельетонов, как сделал это в свое время Михаил Кольцов, а наполовину меньше, он отобрал из этой половины сто два и отнес их в издательство. В книге фельетоны разместились в четырех разделах «Отцы и дети», «Таланты и поклонники», «Рыбья кровь», «Фельетон о фельетоне». И сколько среди них крепких и некрепких фельетонов, надеюсь, скажут сами читатели.

1973

Из Таганрога в Москву на имя В. К. Жуковой пришло письмо. Вместо того чтобы доставить это письмо в поселок ВИМЭ, как значилось на конверте, почта по ошибке отправила его на другой конец города — в поселок ВИЭМ. В этом поселке тоже жила В. К. Жукова, но не та, а другая. Она так же, как и почтальон, не обратила внимания на расстановку букв в адресе: ВИМЭ или ВИЭМ. Девушка распечатала письмо, и по мере того, как она читала его, менялось выражение ее лица. Сначала это было только удивление, затем удивление сменилось недоумением, наконец девушка возмущенно бросила письмо на стол. И хотя адресовано оно было не ей и писал письмо совершенно чужой для нее человек, девушке захотелось отчитать этого человека. И девушка взялась за перо. Но в последнюю минуту она передумала и послала письмо не ему, а нам, в редакцию.

«Вы должны заинтересоваться, — писала девушка, — описанием жизни одного таганрогского студента. Прочитав это описание, я увидела так много пошлости, шкурничества и хамства, что мне было стыдно переправлять письмо той, кому оно было предназначено. Мы, то есть я и мои подруги по институту, решили просить вас: прочтите письмо, доставленное мне по ошибке, и, если можно, опубликуйте его в назидание тем молодым людям, которые ставят личный расчет и личную выгоду превыше всего в жизни».

Вместе с этой запиской в конверт было вложено и письмо из Таганрога, написанное на четырех страничках, вырванных из общей тетради. Письмо касалось многих вопросов: учебы, дружбы, сыновней привязанности, любви. Но странное дело, о чем бы ни заговаривал автор, как бы витиевато ни писал он о тонких переживаниях своей души, все его красивые рассуждения обязательно сводились к одному: «Что почем?»

«Дорогая моя и любимая мамочка! Получил от тебя письмо. Как я был рад! Я увидел тебя, моя старенькая, под вечерней лампой, склонившуюся вот над этими родными строчками, и на мои глаза навернулись слезы. Я также весьма обрадовался шевиотовому отрезу на костюм, хотя кожаная куртка (лучше бы замшевая с молнией) была бы желательней…»

Или вот в другом месте: «Бедная, бедная тетечка Рая. Одинокая, больная! Представляю, как сейчас трудно ей! На днях постараюсь навестить ее (накопилось много грязного белья, отдам ей постирать; кстати, попрошу ее также залатать кое-что из нижнего)…»

Пятью строчками ниже мы читаем: «Увлекаюсь сейчас, как и в далекие школьные годы, радиолюбительством. Ах, золотая, невозвратимая пора детства! Пришли мне поскорее электролитические конденсаторы, я хочу отремонтировать радиоприемник одному видному лицу (зав. магазином № 11), это очень нужный человек по части дефицитных продуктов».

Переворачиваем страницу, и дальше то же самое: «Насчет учебы не беспокойся, хочу убить и убью сразу двух зайцев: буду электромехаником и механиком по двигателям внутреннего сгорания. В будущем это даст мне если не два, то полтора оклада обязательно».

И даже любовь для него не любовь, а какая-то махинация.

«Твердо решил жениться к осени. Ищу подходящую невесту (ах, как была бы кстати сейчас замшевая куртка с молнией!). Познакомился я в трамвае с одной хорошенькой девушкой — Ларисой. Я даже бросил из-за нее гулять с Зиной, так как она, то есть Лариса, во всех отношениях была идеальной невестой (кончила техникум, имела точеные ножки, голубые глазки и хор. материальную базу). Но мне чертовски не повезло: Лариса заболела и через полтора месяца после нашего знакомства умерла. Все мои планы рухнули, все надежды поломались. Смерть Ларисы — это полтора месяца зря потраченного на ухаживание времени. Я снова начал ходить на танцы в надежде познакомиться с кем-нибудь. Но ничего подходящего не было, и тут я снова встретил Зину — такая веселая, милая. Уговорила меня пойти с ней в кафе. Зашли, я выпил восемь кружек пива, она заплатила. Ну, вот так и пошло. Начал проводить с нею время. Когда в тупике с деньгами, то даю ей намек, и она незаметно сует мне в карман 10–15 рублей. Я для виду отказываюсь, но в конце концов беру. Если бы она была состоятельнее, то я, конечно, брал бы больше. Но она работает секретарем на одном заводе и зарабатывает сравнительно мало, а я имею совесть и не хочу брать у нее последнее. Все-таки какая она добрая и чудная! Но ты, дорогая мамочка, не беспокойся: как только я найду более подходящую невесту, сразу порву с Зиной».

Все было гнусно в этом письме, и особенно гнусно было то, что адресовалось оно матери. Сын В. К. Жуковой действовал, руководствуясь только одним правилом: раз это мне выгодно, то чего же стесняться! И он, не стесняясь, подсчитывал в своем письме, сколько рублей и копеек экономит он ежедневно, заставляя любящую его девушку платить не только за пиво, но и за папиросы, за билеты в кино, театр.

Когда сын языком барышника пишет матери о самом сокровенном, то тут и мать во многом виновата. Значит, плохо воспитала сына. И мне захотелось увидеть этого сына, узнать, как выглядит он.

— Ну что ж, поезжай, — сказали в редакции.

Я быстро собрался и в спешке забыл на редакционном столе конверт с обратным адресом. «Студент Жуков» — вот все, что я знал из письма. А где учится этот студент, на какой улице живет он?

«Таганрог невелик, найду», — думалось мне.

Действительность зло посмеялась над моими устаревшими представлениями о городе. Таганрог за последние годы сильно вырос. В городе оказалось девять техникумов и два института,

— Жуков? — спросил секретарь парткома института механизации сельского хозяйства. — Как же, есть. Студент первого курса. Мы о нем специальную заметку написали в последнем номере стенгазеты.

— Даже так?

— А как же! Уж больно он хороший паренек.

— Хороший?

— Замечательный физкультурник, отличник учебы, общественник…

— Простите, значит, это не тот Жуков.

— Как не тот?

Я замялся.

— Видите ли, мы получили письмо об аморальном поведении студента Жукова. Вот прочтите.