Елена Павлова - Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица

– Клара, – терпеливо увещевал Доктор К, – это просто, вот смотри. Берем, к примеру, напряжение…

Клара сидела молча, и было совершенно очевидно, что всякого, кроме Доктора К., предложи он ей вот так непринужденно взять напряжение, она убьет на месте. Возможно, этим же самым напряжением по голове.

– Разница потенциалов на двух полюсах батарейки заставляет электроны бежать от одного полюса к другому, – продолжал вдохновенно живописать Доктор К., размахивая ручкой над густо изрисованным схемами листом. Клара тоскливо посмотрела на лист, потом на Доктора К. и несчастным голосом произнесла:

– Я не понимаю. Если они все перебегут с одного конца на другой, что же останется на первом конце? И почему на электростанции электроны никогда не кончаются?..

А еще однажды мы из-за Клары напугали микробиолога. Вот вы бы разве не испугались, если бы пришли в соседнюю лабораторию подзанять какую-нибудь ерунду вроде клея, а там посреди помещения стоят двое, плотно прижавшись спинами друг к другу, вокруг них с остекленевшим взглядом наматывает круги третий, четвертый же по команде Доктора К.: “А теперь прилетает фотон и вышибает электрон на следующий энергетический уровень!” – действительно выскакивает из-за центрифуги и вышибает кружившего вокруг ядра коллегу куда подальше, не сообразив сразу, что следующий энергетический уровень уже занят микробиологом. Происходит локальный коллапс, ядро рассыпается от смеха, электрон и фотон валяются на полу, пытаясь разобраться, где чьи ноги-руки, а Доктор К. стоит над ними и задумчиво обращается к сидящей поодаль Кларе:

– Н-да, вот что происходит, когда человек не может отличить водород от гелия… Ну что, фотон, отползай, – обращается он к почти выпутавшемуся из кучи-малы коллеге и снова поворачивается к Кларе: – Испустив фотон, электрон возвращается на круги своя, то есть на исходный энергетический уровень. Суть эффекта ясна?

Надо ли говорить, что физику Клара сдала на отлично, правда, с экзамена ее чуть не выгнали за то, что она, отвечая на вопросы, беспрестанно хихикала.

Лаборантка Ива – светловолосая, шумная, большая и уютная. По натуре она теребитель и заводила. Если Ива не учит английский, привлекая всех вокруг, значит она, прикусив от усердия язык, ищет на гугл-карте хорватские угодья своего свекра, ругаясь на чем свет стоит, что нельзя жить в такой глухомани, или придумывает новый способ сэкономить на реактивах, или наводит порядок в лаборатории, сметая все на своем пути. Словом, возможны варианты. У Ивы два сына, которыми она страшно гордится, – один владеет собственной интернет-фирмой, другой под строгим Ивиным надзором зубрит английские глаголы и ездит в лагеря для одаренных подростков, впрочем, и там оставаясь под маминым присмотром. Ива заразительно, раскатисто смеется, так что слышно на несколько отделений вокруг, и блистательно рассказывает в лицах истории о своих соседях по даче. А еще она неравнодушна к прекрасному и потому однажды полюбила кувшин. Эта любовь случилась внезапно и поразила ее в самое сердце. Но по порядку.

Наши лаборантки имеют привычку после обеда по дороге из столовой устраивать себе маленькую культурную акцию – очевидно, чтобы принятие пищи земной уравновесить духовными радостями. Заключается оная акция в посещении цветочного магазина, где среди букетов, букетиков и банальных веников встречаются весьма экзотичные штуковины, предназначенные, видимо, служить утешением пациентам нашего богоугодного заведения. Время от времени лабораторные дамы не ограничиваются разглядыванием, а покупают что-нибудь эдакое – желтушного кролика к Пасхе или фарфоровых снегирей.

Но мелочь – она и есть мелочь, и до определенного момента Иву вся эта чепуха не волновала, пока наконец не завезли в цветочный киоск предмет ее масштаба – кувшин, да не просто кувшин, а кувшинище.

– Он такой, такой!.. – рассказывала Ива и разводила руками.

– Уродливый, – безапеляционно заявляла Ханна, еще одна наша лаборантка, известная безупречным вкусом во всем, начиная с одежды и заканчивая организацией лабораторного пространства (когда бы вы ни открыли вверенный Ханне холодильник, там не только все в идеальном порядке, но и цвета реактивов, находящихся на одной полке, всегда идеально сочетаются друг с другом).

– Большой и красивый, – закончила Ива, с упреком взглянув на Ханну. В следующие несколько часов, понукаемые нытьем Ивы в смысле “Кто не видел моего кувшина, тот зря прожил свою жалкую жизнь и вообще мне не друг!”, на кувшин сходили посмотреть все сотрудники нашего отделения и кое-кто из соседней микробиологии, случайно попавший в зону поражения.

Движимая врожденным чувством стыда, цветочница сперва не решилась выставить кувшин на всеобщее обозрение, спрятав его на шкафу в самом дальнем углу магазина, но, когда по требованию Ивы кувшин во второй раз был снят со шкафа, совесть цветочницы сдалась, и бедная женщина теперь просто задвигала кувшин в угол, справедливо полагая, что на него придет посмотреть еще не одна жертва Ивиного энтузиазма, и смирившись с тем, что каждый раз, отрывая глаза от кроссворда, она видит ненавистную посудину.

Кувшин и правда стоил того, чтобы на него посмотреть. Посмотреть ровно один раз (более частое разглядывание всем, кроме Ивы, похоже, грозило интоксикацией), чтобы навсегда распроститься с взглядом на кувшины как на удобную, рациональную и по-своему изящную посуду. Эта емкость литров на двадцать была слегка крива на один бок и столь гадкого коричневого цвета, что извинить и уж тем более улучшить его не могли даже мелкие желтые кружочки, разбросанные по всему полю щедрою рукой сумасшедшего кустаря. Вот это я понимаю – способ сказать миру свое фе: в одном кувшине было больше презрения к зрителю и всему свету, чем в любой самой авангардной акции художников-экстремистов.

– Ну правда же хорош! – восклицала Ива, кружась над кувшином. На одном боку сосуда в коричневом фоне было протерто пятно радиусом сантиметров десять, и в этом грязно-белом пространстве были нарисованы две птицы, жадно склевывающие ягоды бурого цвета. Все это носило гордое название “Кувшин для пива с тетеревами” и стоило не слишком больших, но вполне ощутимых денег.

– Ива, тебя обманывают, это не тетерева, а куропатки. Причем таких куропаток нет в природе, потому что это, скорее всего, бекасы, – пытался урезонить Иву Солнечный Л., а Ива молчала, потрясенная его логикой, но по-прежнему твердая в своей любви.

Тут подоспел Доктор К., и у них с Солнечным Л. вышел основательный спор на тему видовой принадлежности птиц, причем настолько жаркий, что, переругиваясь на ходу, они отправились в библиотеку, и с лестницы еще долго доносилось:

– А вот посмотрим!

– А дедушка Дарвина, Эразм, помнится…

– Да Брем в гробу!..

– Вот там я, простите, и видал вашего Брема!.. – и прочее в том же духе.

Через несколько минут они предъявили Иве иллюстрированный трехтомник “Птицы Чехии”, по результатам изучения которого выяснилось, что злокозненный художник причудливо переплел на картинке бекаса, филина, фазана и какой-то редкий вид сойки, и только принадлежность клюва осталась невыясненной. По мне, так это был плод фантазии автора и птицы с таким клювом, если когда и появлялись на свет, не выжили в процессе естественного отбора, потому что один их цвет, не говоря о форме, должен был вызывать волну агрессии среди всех птицеядных хищников в округе. Ива внимательно изучила аргументацию заинтересованных сторон, а потом сказала:

– Ребята, ну что же я могу поделать, он мне просто нравится, и все! Я ценю его как кувшин, а не как справочник по орнитологии… – и она оглядела всех с жалостью, ибо чего еще заслуживают люди, столь невосприимчивые к прекрасному.

– Ива, – взвыл Доктор К., – это не кувшин! Этот предмет противен самой природе! Тебя муж выгонит из дома! Подумай о своей семейной жизни!

– Да, – сказала печально Ива, – и поставить его негде, квартира маленькая, а ему нужен простор, масштаб…

Солнечный Л. и Доктор К. усердно закивали головами: действительно, такой кувшин можно было вообразить в каком-нибудь средневековом замке, в закопченном обеденном зале, где, во-первых, плохая видимость, а во-вторых, собираются в основном воинственно настроенные голодные рыцари, закаленные в боях с сарацинами и не очень-то обращающие внимание на предметы искусства.

– Хотя… – задумалась Ива, – мы все равно собирались менять квартиру, дети-то уже почти взрослые, надо что-нибудь побольше… – И она бросила очередной умильный взгляд на кувшин. Солнечный Л. с Доктором К. переглянулись и ничего не сказали.

Следующие несколько дней прошли как в лихорадке: Ива экономила на чем только можно было сэкономить хотя бы пару крон и с нетерпением ждала зарплаты, рассказывая всем желающим (да и нежелающим тоже), как она распорядится новой посудой. Правда, тут некстати подвернулся повод для разорения: близился день рождения Дэни (в силу служебного положения не всегда вникающего во внутренние дела лаборатории и потому не осведомленного об Ивиной тоске по кувшину), да не просто рядовой день рождения, а юбилей, и подарок вызвался выбирать Солнечный Л., известный своей настойчивостью в общественных делах. Все с облегчением сложили эту почетную обязанность на его острые плечи, и он несколько дней летал по лаборатории заводным привидением, ловя каждого за шиворот и грозно вопрошая: “ Ты деньги сдал?” И, как Ива ни сопротивлялась, понимая, что подарок для Дэни отдаляет ее от вожделенного кувшина, из нее тоже вытрясли сотню крон, взывая попеременно к совести, природной щедрости и уважению к старшим по званию.