Сергей Козлов - Байки офицерского кафе-2. Забавные истории из жизни спецназа ГРУ ГШ

Бравурные звуки встречного марша и выкрики доклада командующему:

— Тэрщь Команующе! Вайска Тишкетски-ий гани-зоным по случай… и в ознаменаваниями …ной годовщинам Великий Актиября настроенным. Кома-дующе парыдым генерал-майор артиллерии Турсунбаев Турды.

В ответ вместо приветствия раздается недовольное ворчание Командующего:

— Товарищ Турсунбаев! Вы, пожалуйста, не называйте своего имени после фамилии, а действуйте строго в соответствии с уставом. Да и приставку «артиллерии» не произносите. Прошу повторить все сначала.

— Пара-ад, равня-я-йсь!!! Смирна!!! Равнение на средину!

Бравурные звуки встречного марша и повторный доклад:

— Тэрщь Команующе! Вайска Тишкетски-ий гани-зоным по случай… и в ознаменаваниями …ной годовщинам Великий Актиября пастроеным. Комадующе парыдым генерал-майор артиллерии Турды Турсун-баев.

Командующий зол, но пытается сохранять видимость спокойствия.

— Товарищ Турсунбаев, — в голосе появляются металлические оттенки, — я же просил вас не называть своего имени. Также я просил не называть после вашего звания слова «артиллерии». Согласно устава ваше звание — генерал-майор. Вам все ясно?

— Тык точно, тырщь Камадующе!

— Тогда повторите все снова!

— Есть!

Снова звучит встречный марш и доклад:

— Тэрщь Команующе! Вайска Тишкетски-ий гани-зоным по случай… и в ознаменаваниями …ной годовщинам Великий Актиября пастроеным. Комадующе парыдым генерал-майор артиллерии Турсунбаев Тур-ды.

Командующий очень зол, на грани бешенства.

— Товарищ Турсунбаев, я прошу вас докладывать в соответствии с требованиями устава. Примерно так…

Далее Белоножко произносит менторским тоном врастяжку, как бы диктуя:

— Това-арищ Командующий! Войска Ташкентского гарнизона в ознаменование…ой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции для парада построены. Командующий парадом генерал майор Турсунбаев… — и вдруг неожиданно для себя Белоножко выдает: — Турды!

— Ось щас бы пердунца с горилкой, — мечтательно протянул Витька Бучек, замполит нашего отряда.

Вообще он прекрасно говорил по-русски, да, собственно, только по-русски и говорил. Но, будучи родом из Черновцов, также прекрасно розмов ля л на ридной мове. С нами он так начинал говорить, когда хотел повалять дурака.

— Пердунца? А что это, — недоуменно спросил я.

— Пердунець! — Витька мечтательно закатил глаза. — Ето такэ!!! Ето тильки на Украине.

Витька на некоторое время застыл, при этом глаза его еще не вернулись в исходное положение.

— Бучек, кончай придуриваться! Скажи, что за пердунец.

— Нэ пердунец, а пердунець! Як ты можешь пога-ныть такэ святэ слово?

— Да что тут святого, и что это? — начал злиться я, а Бучек продолжал.

— Ты знаешь, що на Украине сало, мамо и Родина одынаково пышуться з вэлыкои буквы?

— Ты уже говорил, но ведь я тебя пытаю за пердунець, — я уже тоже начал переходить на мову.

— Пердунець… — и Витька снова закатил глаза.

Я уже хотел было взорваться, но Бучек, прочувствовав ситуацию, вернул глаза на место и продолжил:

— Ну як бы тэбе попонятнее объяснить? Ну, это як у вас, москалей, чорна икра.

Тут я и вовсе озадачился:

— Да что же это в конце-то концов?

— Ну, деликатэс такый.

Видя, что я по-прежнему в недоумении, Витька начал задавать наводящие вопросы:

— Ну, ты в поезде ездил?

— Само собой.

— Ну, видел, наверное, як на столике на газете разворачивают яйки, цыбулю, варэну картоплю, чорный хлиб и сало? А потом это всэ запивают доброй горилкой.

— Конечно, видел и даже сам запивал.

— Ось, а ты кажешь, ще нэ знаешь, що цэ такэ пер-дунець! Пердунець — така добра закуска.

— Так что, это и есть пердунец?

— Ну!

— А почему такое странное название?

— Тю, а ты що, нэ зразумив? Ось ты прэдставь, що ты наився черного хлиба с яйкамы, налупывся кар-топли з цэбулей да з салом. Що ты после этого робышь? Ну, догадався? Потому и пердунець!!!

В Лагодехи период уборки урожая был очень тяжелым для здоровья господ офицеров. Дело в том, что по просьбе председателя колхоза часть направляла для помощи в уборке урожая своих солдат.

Возглавлял их офицер. Как правило, это были молодые офицеры, еще не знавшие, что их ждет. А ждало их тяжелое испытание. Оправдывая утверждение, что «народ и армия едины», грузинские колхозники начинали проявлять «уважение» к прибывшему командиру сразу, как только он разводил своих подчиненных на работы. Под раскидистой шелковицей накрывали стол, и начиналось с самого утра жуткое пьянство. Это в нашем, российском понимании. В понимании местных жителей — «просто, туда-сюда, по-кушат, немножко випит».

Поскольку продолжалось это целый рабочий день, то к окончанию сельхозработ «командир — отец родной» был совсем уж никакой. «Тело Героя» грузили в машину и доставляли к месту проживания верные подчиненные. Я лично сей участи избежал, но не помню ни одного, кто бы смог вернуться с этой экзекуции на своих двоих.

Мишка Илясов не был молодым лейтенантом. Попал он на эту повинность, наверное, потому, что в батальоне молодых лейтенантов не было вообще…

Вечером во двор их общаги въехал военный ЗИЛ-137. Дверь кабины распахнулась, и на руки подчиненных вывалилось Мишкино изнуренное на сельхозработах тело. Подобно тому, как в заключительных кадрах фильмов киностудии имени Довженко тяжело раненного героя долго несут на руках, а потом хоронят на высоком бугре, Мишку солдаты торжественно пронесли в общагу.

Все это наблюдали дети, игравшие во дворе. Виденное произвело на них столь глубокое впечатление, что характер их игр временно изменился. Во всяком случае, стал шире. Появилась игра «В пьяницу и солдат». Одному из участников вручалась банка с водой. Он из нее долго пил, сколько мог, а затем падал замертво. Остальные участники долго носили его по Двору.

Увидев как-то это, я долго корил Илясова:

— Мишка! Раньше дети играли в Чапаева, в Буде-ного, а теперь, благодаря тебе, в кого? В пьяницу!

— Ну, в тебя-то дети не играют, — обиженно буркнул Мишка.

Однако к своей гордости могу сказать, что также был предметом детского подражания, все в тех же Ла-годехи, когда забил свой первый караван. Жены моих друзей рассказывали, что дети офицеров чуть ли не до драки спорили, кто будет лейтенантом Козловым.

Мой друг, Карен Таривердиев, после вывода войск из Германии попал служить в Чучковскую бригаду спецназначения, что стояла в Рязанской области. Что это за место, надо рассказывать отдельно. Я, находившись в отпуске, решил приехать к нему вместе с женой на день рождения.

Сели в поезд и поехали. Думали, недалеко, но прибыли только рано утром. Прямо с перрона на нас глянула российская глубинка во всей своей красе. Перед лабазом дореволюционной постройки раскинулась бескрайняя лужа, в которой нежилась свинья. Похрюкивая, она щурила на нас свои маленькие глазки. У вокзала собралась кучка народа, видимо, соображая, как добираться домой. Как выяснилось, автобусы здесь не ходили. Спустя несколько минут я понял почему. Я спросил, как добраться в бригаду, и мне показали на военный «уазик», который стоял неподалеку. Зачем приезжала машина замкомбрига, я не уточнял. Солдат с готовностью согласился нас довезти. Мы проехали относительно ровный участок у вокзала и въехали в первую яму. Это началась дорога. Весь участок ее, проходивший по ПГТ Чучково, состоял из них. Дорога между аэропортом и городом Кандагар, изрытая воронками, поскольку минировалась с завидным постоянством, мне показалась настоящим «хайвэем» по сравнению с ярким представителем российских бед № 1. Три километра от Чучково до части были вполне приличными.

Карен нас встретил радостно. Он жил на первом этаже старого дома. В подвале стояла вода, и из года в год, как в нормальном болоте, там выводились все новые популяции комаров. Естественно, что по квартире его они летали стаями. Окна закрывать было бесполезно. Его младшая дочь Ленка ходила по квартире в трусах, вся искусанная и непонятно ругалась на кровососущих: «Ука! Ля!». Увидев нас, тут же забавно пожаловалась: «Ука ляка! Ука Лена попа ам!», продемонстрировав при этом искусанную попку.

И Карик, и его супруга не вникали в этимологию этого детского ругательства. Я же, увидев, как Карен охотится за комарами с газетой, внезапно понял суть этого загадочного выражения. Промахнувшись в очередной раз или попав по комару, Карик произносил одно и то же, но в разной интонации: «Сука! Бля!».