Анатолий Трушкин - Пятница, 13 число (сборник)

– О погромах мечтал. Чтобы место твое занять. А сейчас не хочу. Понял, что все люди – братья.

– И евреи? – уточнил Борис Ильич.

Опять не ответил ему Сергей Иванович – в себя ушел.

– Ну вот, – сказал он минут через десять, – выложил вам все – полегче мне стало. Пойду.

И сделал, как пообещал, – ушел.

Борису Ильичу, напротив, полегче не стало. Он кинулся к телефону и долго и путано названивал кому-то насчет погромов.

Следующий визит Сергей Иванович нанес своему соседу, грузчику Гаврилову, чья жена недели три назад мыла лестничную площадку, а Сергей Иванович поднимался пешком и… возжелал. Кроме него, никто об этом не знал, но ведь и очищал-то Сергей Иванович себя, а не кого-то.

Гаврилов, страдая ясновидением, сразу определил, взглянув на Сергея Ивановича: «Занимать пришел, гнида». Но когда прошли на кухню и сели на табуретки, Сергей Иванович неожиданно сказал:

– Заповедь есть: «Не возлюби жены ближнего своего».

Гаврилов был бабник и с ходу тезис этот отверг:

– А ближний кто? Брат, отец, и всё.

– Ты мне как брат, – просветленно сказал Сергей Иванович.

Гаврилов отрекся от него.

– Мы все – братья, – настаивал Сергей Иванович.

Но до Гаврилова не доходила эта простая истина, он угрюмо молчал.

– Жену я твою возжелал, – кривясь, сказал тогда Сергей Иванович.

Гаврилов успокоился, посмотрел на часы:

– Она часов в восемь будет.

И тут до него дошло что-то.

– А чего было-то? – спросил он.

– Ничего, но я хочу, чтобы перед тобой совесть у меня была чиста.

Гаврилов, скорей всего, поверил, но, видимо, захотел подстраховаться. Он коротко взмахнул рукой-кувалдой.

Сергей Иванович не только легко слетел с табуретки, но и навсегда потерял всякий интерес к очищению.

Вот и вся история.

Казалось бы, что сделал человек?.. Всего два коротких бессмысленных визита, но именно после них в среднем по России гадить друг другу стали, кажется, меньше; вроде бы упала преступность, а воровство хоть и не упало, но и не выросло. То есть огромные произошли сдвиги в лучшую сторону.

Сказал жене, что сегодня собрание на работе, приду поздно, а сам взял отгул и с утра в гости к одной… К одному! К одному знакомому подался в гости, давно не виделись с ним.

Человек этот живет за городом. Места там, между прочим, ни словом сказать, ни пером описать – сказочные места. Сказочные! Левитану не снились даже.

Иду от станции, частные дома уже начались, а там, когда подходишь к ней… К нему когда подходишь, пустырь начинается. Короче, выскакивает ниоткуда собака здоровая, злая – и на меня. Я от нее… От него!.. Нет, от нее, от собаки. Она за мной. Хорошо, на пути дерево росло.

Я как кошка!.. Побыстрее даже. Сижу наверху, собака внизу лаем исходит.

С дерева видно дом, куда шел. Уже приятель несколько раз выходил на крыльцо в платочке – не иду ли. Где?! Сижу на дереве… полчаса.

Еще говорят, собаки чуют, что с человеком творится. Что она может чуять? Что я жене наврал?.. Жена не чует, а она чует?.. Сорок минут словно птица! Сижу на ветке… Сорок пять уже… Как она чует?

Может, когда врешь, что-то выделяется в организме? Какая-нибудь кислота, и они ее чуют? Может, совесть начинает подванивать, и они чуют? У них же чутье собачье.

– Эй, как тебя?.. Мухтар, голос сорвешь. Перестань, час уже лаешь без передыха. Связки порвешь, скотина… Отдохни, тварь неугомонная!.. Ну хорошо, я больше не буду врать. Я говорю: я больше не буду врать!

Ты смотри, перестала лаять.

– Всё, больше не вру, слово офицера. Что?!.. Что ты опять зашлась?.. Я не офицер?.. Я забыл, что я не офицер. Просто так говорят – «слово офицера», дескать, «честное слово». Честное слово, больше не буду врать. Клянусь. Клянусь тебе, Мухтар!

Улеглась под деревом. Может, они и чуют что-то. Мы-то чуем, когда что-то не так. С коррупцией вон какая борьба, а мы чуем, что толку мало. Милиция реже стала стрелять в людей, а все равно неспокойно на душе, что-то она чует… Порнографию все чуют. Раньше не чуяли, она за версту была, а сейчас под носом – задохнуться можно. Везде порнография. Да что порнография, сперва пусть каждый за себя ответит… Я вот неплохой человек.

– Снежок, я неплохой человек. Слышишь? Я говорю, что в принципе я неплохой человек, но чую, что мог бы быть лучше… Собак никогда не бил. Никогда! Люблю собак очень… От алкоголя зависим… особенно на халяву… От денег, от женщин зависим, не всегда смотрю на них как на сестер. Вообще не так живу, как мечталось в молодости. Все тебе говорю как на духу, не знаю почему. Никогда так ни с кем не говорил… Стыдно живу. Жену вот решил обмануть, а она у меня замечательный человек, не то что я.

Мордой крутит, как будто в самом деле что-то понимает. Ой, ой! Извертелась вся.

– Дружок, мы сами в себе не можем разобраться. Человек – это великая тайна! Вот сейчас у тебя перед глазами произойдет чудо, загадочный акт перерождения. Не из гусеницы бабочка вылетит, а из одного человека выйдет совершенно другой человек. Сейчас. Минутку еще… Всё! Всё, меня прежнего нет. Я уже никому не завидую, ничего не боюсь. Надоело бояться. Понимаешь, Дружок, все время озираешься, как бы хуже не стало, как бы заработка не лишиться, как бы кто-нибудь тебя не так не понял. Да пошли они все!.. Если начистоту, я и тебя теперь не боюсь… Малыш, я спускаюсь. Я спускаюсь, Малыш! В гости ни к кому не иду, возвращаюсь к жене, я ее люблю… Вот и спустился… Прощай. Что?.. А где станция?.. В ту сторону?.. Спасибо… Спасибо… Любишь, когда гладят?.. Дай лапу… Меня зовут Александр, будем знакомы. А ты что одна-то?.. Не сложилось? Плохо. Я чую, что-то не так у тебя – шерсть свалялась, блохи небось… Поедем ко мне… А что? Жена обрадуется несказанно, слово офицера… Проходите, женщина, она никого не тронет, она добрая… Пошли. Расписания не знаешь?.. Когда следующая электричка, не знаешь?.. Ну, ничего, пошли… Не отставай, времени мало – надо еще где-то жене цветы купить.

«Сделай доброе дело, и тебе воздастся сторицей», – вспомнил вдруг Иван Петрович, проходя мимо церкви Рождества Христова.

У врат храма сидел нищий, человек средних лет с испитым, но гладко выбритым лицом. Всем своим видом он тоже как бы говорил: «Известное дело – сотвори добро, и тебе воздастся сторицей».

Иван Петрович никогда нищим не подавал, а тут что-то взял и подал сразу рубль.

В скверике неподалеку от церкви присел он перевести дух. Отдохнув, собрался было продолжить путь и тут увидел на краю скамейки сторублевую купюру, ее зажало между рейками, и она чуть дрожала на прохладном, уже осеннем ветру.

Иван Петрович посмотрел вокруг, нет ли еще где ей подобных. Их что-то нигде не было.

«Ничего, и так хорошо, – решил он. – Отдал рубль, получил сто. Добро воздалось и – смотри-ка! – именно сторицей. Надо же! Да-а-а… А если бы я подал не рубль, а пять рублей?»

Иван Петрович осекся, ему, убежденному атеисту, сделалось стыдно за вспышку жадности. Кто-кто, а он-то знал, что Бога нет и никто никому ничего за просто так не воздаст. Никто никому никогда. Вот она – суровая правда жизни, и хватит о грустном.

Он поднялся со скамейки, чтобы идти домой, но ноги привели его к церкви Рождества Христова.

Нищий сидел на прежнем месте с прежним заученным выражением лица, по-прежнему струился от него легкий аромат перегара. Иван Петрович вздохнул, как вздыхают при прощании с близкими, которых больше никогда не увидишь, и бросил в кепку пятирублевую монету, еще раз испытующе посмотрел на гладко выбритого и направился в сторону сквера.

Прежняя скамейка была занята, он сел напротив. Старик, занявший его место, беспокойно озирался, беспрерывно ощупывал карманы, как будто где-то здесь потерял деньги или документы.

Ивану Петровичу стало неловко наблюдать за стариком, он отвел глаза, а потом просто стал смотреть себе под ноги.

Сперва ему померещилось, что правой ногой стоит он на пятисотрублевой купюре, потом понял, что это явь. Быстро поднял деньги, спрятал почему-то за пазуху. Скорость, с которой он это проделал, неприятно удивила его самого. Но тут же он отвлекся тем, что… нашел опять точно в сто раз больше, чем отдал. Ровно в сто раз! Ни копейкой больше, ни копейкой меньше. То есть подай он пятьдесят рублей, сейчас бы непременно нашел пять тысяч.

И ему показалось, что он хотел ведь подать именно пятьдесят рублей, но что-то помешало ему. Или даже он хотел отдать нищему все, что у него было с собой. Кажется, так… И не важно, что Бога нет, кто-то воздает. А какая разница кто? Дают – бери, а бьют – беги.

Иван Петрович побежал к храму.

У нищего при его появлении, кроме выражения «Даже не сомневайся: сделал доброе дело – обязательно получишь в сто раз больше», появилось еще одно выражение, нечеткое, подслеповатое, но все-таки прочитать его можно было. Читалось так: «Какого черта?»

Иван Петрович подал пятьдесят рублей. Через окатившее сердце тепло понял, что сделал правильно. Если прогорят, то не все деньги, а только пятьдесят рублей, и он все равно останется в выгоде.