Бабушки, бабки, бабуси - Ардов Виктор Ефимович

Больной выразительно посмотрел на врача, чтобы оценить эффект своего рассказа. Докторша потерла лоб рукою, закрыла глаза и дрогнувшим голосом спросила:

— Бурая такая кофточка с узором из серых комаров, правда? И рукав с обшлажком?

— Да, да, да! А разве… разве вы их тоже зна-зна-знаете, этих старушек? — В голосе больного зазвучали удивление и испуг:

— Это неважно. Продолжайте.

— А что-что-что продолжать? Все же ясно: к какому ка-ка-кабинету я ни подойду, около него непременно такая же ста-старуха. Только у глазника старуха лезет вперед, го-го-говоря, что она слепая… и действительно, глаза зажмурила, наступает людям на ноги, тычется в стенку вместо двери… Правда, когда открыли дверь из кабинета в ко-коридор и нечаянно задели ее дверью по плечу, то она та-такой подняла крик: «Смотреть надо! Спасибо, я успела отскочить, а то ты бы зашиб меня насмерть!..» У кабинета по ко-кож-ным болезням я слышал, как подобная же старуха вопила: «Лучше отойдите, а то я за-за-заразная, вы все от меня запаршивеете!»

Докторша понимающе кивала головой.

— И еще вот я хотел спро-спросить: у вас есть кабинет физиотерапевтических про-процедур?

— А как же.

— Вот и из этого кабинета выходила то-точно такая же старуха, и я сам слышал, как она произнесла: «Се-сестричка, вы не выключайте кварца, пусть он немножко посветит без меня, а я тем временем схожу в детское отделение, что-то мне кажется, что у меня ко-ко-ко-клюш».

— К сожалению, все это имеет место, — грустно сказала докторша. — Не коклюш, конечно, а старухи…

— Как-как-как «имеет место»?! Сколько же у вас по по-по-поликлинике бродит таких одинаковых старух? Я по-понимаю, бывают близнецы, двое, ну, трое… от силы четверо… А т-тут я сам видел во-восемь таких старух. А что если их бо-больше?! Это же какой-то кошмар!

Гул голосов за дверью заставил и больного и врача повернуть головы в ту сторону. Кто-то мощным рывком открыл дверь.

Вошла маленькая старушка в бурой кофточке с узором из серых комаров. Она еще продолжала говорить через плечо тому, кого оставила в коридоре:

— А я, если хочешь знать, сама псих с 1927 года, у меня справка есть, так что я могу тебя хоть за нос укусить, и мне за это ничего не будет все равно! Понял, нет?!

Больной снова стал дергаться. Докторша истерическим голосом произнесла:

— Больной, спокойнее, примите еще таблетку!

Она вынула таблетку из коробочки на столе, но машинально положила ее в рот себе самой.

— А мне почему таких лепешек не дают?! — визгливо спросила старуха. — Или я уже здесь не больная, да?!

— Пожалуйста, примите хоть сейчас! Только учтите, что этот товарищ припадочный. Если он начнет биться, он тоже не отвечает, куда заедет кулаком там или ботинком…

Старушка боязливо глянула на больного. Очевидно, ей не понравились его мимика и телодвижения, и она, так сказать, задним ходом, исчезла из кабинета.

А больной, расширив глаза, прошептал:

— Де-де-девятая!.. Девятая старуха! Это что же та-такое?.. Никакому Эдгару По в голову не придет, чтобы де-де-девять одинаковых!

Докторша отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — нет, старуха одна, но, действительно, лечится сразу во всех кабинетах. И всюду, знаете, успевает, всюду старается пролезть вне оч-оч-очереди… Про-про-простите: я ка-ка-жется, сама начи-чи-чинаю за-заикаться! — Докторша даже покраснела от смущения.

А больной махнул рукою и спросил:

— И да-давно она такая… лечеболюбивая?

— Представьте, только не-не-недавно сделалась. Бы-бы-была нормальной пациенткой. А в прошлом году она вышла на пенсию… ну, де-де-делать ей теперь нечего… Вот она… она… она…

— И лечится почем зря?

— И-и-именно! — подтвердила докторша. — Спасибо, она у нас-нас хоть и в восьми-десяти лицах, но, в общем, од-од-одна такая на всю по-по-поликлинику. А то-то-то бы…

Из-за двери послышался строгий голос вездесущей старухи:

— Сейчас пойду к доктору лично я. Понятно? А если кто полезет раньше меня, то я лично тому не завидую!..

Дальше не было слышно: старуха перешла на яростный шепот.

— Может быть, вы уже в со-состоянии идти домой? — смущенно спросила докторша. — В общем, вы у меня в ка-ка-кабинете минут двадцать… Боюсь, терпение у нее может ло-лопнуть…

— Да, да, доктор! — поспешно откликнулся больной. — Мне, безусловно, уже по-по-пора… Спасибо вам за за-за-заботу…

— Наша обя-бя-бя-занность…

— Я по-понимаю… Но вот что я поду-ду-ду-мал: пожалуй, одна-то такая старуха страшнее де-десяти разных, а?

— Ну, ра-разумеется! Особенно если она, в сущности, здо-здоро-ва и еще пишет про вас в разные места жалобы и свои со-со-соображения…

— Ах, еще и пишет?! — испуганно переспросил больной. — Гмм!.. Нда!.. А у вас нет ли вто-второй двери, чтобы не мимо нее про-про-пройти бы?

— К со-со-сожалению, пока нет…

— Ну что ж, ничего не по-поделаешь. Прощайте, доктор. Навряд ли мы ско-скоро увидимся…

И больной, зажмурившись, словно ему предстояло войти в холодную воду, взялся за ручку двери. А за дверью уже на полную силу десяти голосов шел скандал. Главенствовал, конечно, хриплый бас все той же вездесущей старушки…

Во время завтрака Александр Петрович Шувалов, работник одного из московских учреждений, сказал жене:

— Да! Я тебе еще не говорил: мать собирается ко мне приехать, как она пишет, на недельку…

Жена, Валентина Ивановна, вежливо, но не совсем приязненно подняла брови и произнесла:

— Это новость!..

Несколько смущенный тоном жены, Шувалов ответил:

— В общем, вышло так, что я сам ее пригласил. Десять лет собираюсь повидаться со старухой, хотел к ней поехать на отпуск, но выяснилось, что отпуск будет не скоро. Я и предложил ей приехать сюда. Вот письмо: она выезжает на той неделе.

Валентина Ивановна с подчеркнутым равнодушием взяла из рук мужа листок помятой дешевой бумаги. С трудом разбирая корявый почерк, она стала читать:

— «Во первых строках кланяюсь родному нашему сыну Александру и дорогой сноше…»

— Сношенька. То есть тебе, снохе, — пояснил Александр Петрович.

Валентина Ивановна улыбнулась, и он покраснел от досады и стыда за свою мать. Все сидевшие за столом тоже сперва улыбались, а теперь отвернулись друг от друга, ощутив неловкость. А Валентина Ивановна вернула мужу письмо, сказав:

— Очень трудно одолеть такой почерк и… стиль. Главное в письме я уже знаю: о приезде…

Лицо Валентины Ивановны изъявляло откровенное огорчение. Шувалов примерно понимал, что именно огорчает жену. В их супружеской жизни протекал период не очень благоприятный. Было много мелких ссор; встречались и серьезные столкновения. Жене казалось, что Александр Петрович мало бывает дома. Она полагала, что дело не только в службе. Мужу, вероятно, прискучило проводить время с ней. Потом Валентина Ивановна тревожилась и по тому поводу, что, с ее точки зрения, Александр Петрович чересчур много стал пить.

Александр же Петрович считал, что пьет он немного, а если ему и случалось иногда быть пьяным два-три вечера кряду, то это всегда вызывалось каким-нибудь стечением обстоятельств. То были случайности, а не система, как утверждала жена. Сетования жены на то, что он мало проводит с ней времени, только раздражали Александра Петровича. Тут он усматривал обычное для женщины желание забрать в свои руки мужа.

В сущности, Александр Петрович разделял неудовольствие жены по поводу приезда его матери. Он тоже хотел бы переживать свои ссоры с женой без свидетелей и без огласки.

Восемнадцатилетняя Катя, дочь Александра Петровича от первого брака, студентка, спросила, выдержав приличную паузу: