Юрий Коваль - Суер-Выер. Пергамент

– Да нет, что вы! – успокаивал князь. – Она же золотая и в постели, всё понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь – о-го-го!

– Давайте прямо сейчас устроим помолвку! – воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Чёрт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх!

Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул:

– Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту?

– Конечно, к женщине, – твёрдо отрубил Пахомыч. – А то, что она – золотая, моя судьбина.

– Ну тогда другое дело, – сказал я. – А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться?

– Как то есть? – спросил старпом.

– Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки.

– Как то есть? – туго проворотил Пахомыч.

– Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка?

– И ласкать, – смутилось симпатичное и доверчивое дитя.

– Как же так? – сказал старпом. – Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик?

– Как то есть? – спросила теперь Лиза. – Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?

– Да вот хоть мизинчик.

– Мой мизинчик? Зачем?

– Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!

– Боже мой! – воскликнула Лиза. – Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!

И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:

– Стой, Лиза! Стой!

Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.

– Пойдём скорей со мной, Лиза, – нагло сказал я. – Иди, я буду только любоваться.

– А ещё что? – спросила она капризно, вздёрнув губку.

– И ласкать, деточка. Конечно, ещё и ласкать.

И тут такое началось! Такое!

Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймёт! Я оробел страшно, а тут ещё она сорвала платье – светопреставление!

Как быть???

Нет, не надо!

Ладно, я поехал на Таганку!

Нашатыря!

Всё это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.

Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечён и потрясён ею, и небрежно так вёл себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.

Разрезала, налила.

Вы думаете, это всё моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Суер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.

Я только сказал:

– Прикройся, неловко.

И они правда глазели снизу на все эти её золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к чёрту кофий, рухнул на колени и потащил её с балкона внутрь спальни.

Спальни? Да! Это была спальня, чёрт меня подери!

И опять вышли на балкон – и снова вовнутрь.

И пошло – туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.

– Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? – говорила Лизушка. – Другим только и нравится факт, что я – золотая.

– Ну золотая и золотая, – зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно.

– Ты знаешь, – рассказывала Лиза, – они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале всё шло хорошо, а после – бах! – кувалдой по затылку.

И она засмеялась.

– Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный – сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык – бодает направо и налево. Смеялись три дня!… Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?

– Лиза, – сказал я, – ты – золотая, а я – простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.

– Ну ладно, передохни.

Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотёсанная, лексикон, дурацкие манеры. Но всё это – окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить – кого? Золотую женщину! Из золота!

Это же конец!

Саморасстрел!

– Я тебя люблю, – сказал я устало и искренне. – Просто так люблю, не за золото. – И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.

С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.

– Ты – редкий, редкий, редкий, – с упоением утешала меня Лиза. – Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.

– Что ещё?

– Отломлю пальчик! Мизинчик!

И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.

– Стой, дура! – закричал я. – Не надо мизинца!

– Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывёшь – возьми хоть мой мизинец!

– Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!

– Да ты на этот мизинец сто лет проживёшь, а мне будет только приятно, что на МОИ.

– Не тронь мизинец! Иди ко мне!

На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:

– Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.

– И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?

– А что такого? – спросила Лиза. – Конечно, продашь.

В этот момент я снова сошёл с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на неё и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у её ног.

– Успокоился?

– Да, – равнодушно ответил я.

– Ну что? Ломать мизинец или нет?

– Что-что-что? Мизинец? Ты про это?

– Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?

– Девяносто шестой пробы? – спросил я. – Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко – ломай. Мне наплевать.

– Ну вот и всё, – облегчённо вздохнула Лизушка. – Всё ясно.

– Что именно?

– Ты – такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, всё-таки ты – редкость, я таких встречала двух или трёх.

– Двух или трёх?

– Сама не помню, – улыбнулась госпожа Золотарёва.

– А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! – прошептал я. – Пожалуйте мне топор!

– Какой топор?

– Вот тот! Что там в углу стоит!

Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на чёрном пне.

– Зачем тебе топор?

– Попрошу на «вы». Подставляйте свой мизинец.

– Рубить?! Золото?

– Ну не ломать же.

Она заколебалась.

– Послушай, – сказала она, – надо тебе сказать самое главное. Мы – золотые, пока живём, а как помрём – превращаемся в обычных людей. Неживых только.

– Эва, удивила, – сказал я. – Мы тоже, как помрём, в неживых превращаемся.

– Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь – он и рассыплется в прах.

– Зато с моим получится, – ответил я, положил руку на чёрный пень и рубанул изо всех сил.

Совершенно не помню, каким образом доставили меня на «Лавра», только слышал в забытьи:

– У него сильный ожог.

– Сам так бабу раскалил.

– А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил?

– А может, сифилис или инфлюэнца?

– Да какой там ожог – пить надо меньше!

– Ещё бы – столько керосинить!

Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что «пить надо меньше». И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить.

Когда же я пришёл в себя, я сделался неприятно удивлён следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, всё-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке.

– В чём дело, Чугайло? – спросил я склонившегося ко мне боцмана. – Что с моей ногой?

– Точно не знаю, – говорил Чугайло, прикрываясь от меня фанеркой. – Говорят, какая-то баба покусала. От страсти.

– Тьфу! – плюнул я. – Чёрт бы вас всех побрал. А фанерка зачем?

– Какая фанерка?

– Да эта вот, которой ты прикрываешься.

– А это от посылки, – пояснил Чугайло. – Это я прикрываюсь, чтоб перегаром на вас не дышать, чтоб вам не поплохело.